Книга Путь кочевника, страница 50 – Владимир Кривоногов

— Почему я?

— Ты активировал ее душу, заставил ее жить. После встречи с тобой мы начали ее ощущать. Это сложный процесс, который мы должны постигнуть и воспроизвести. Ты вернешься в лабиринт и найдешь ее. А затем, когда у вас появится потомство, вы вознесетесь на Тропу Богов, и эксперимент будет закончен. Миссия странников завершится. Мир заселят новые люди.

— Зачем вы все это мне рассказываете?

— Чтобы ты помнил! Помнил ее. Это не даст тебе сбиться с пути, позволит пройти его до конца.

— Я запомню наш разговор?

— Нет. Сохранится лишь смутное ощущение некоего знания. Но ты запомнишь ее, теперь точно запомнишь, и найдешь. Ты не сможешь успокоиться, пока не отыщешь Тию.

— А что, если не найду? — с сомнением произнес Кан. — Лабиринт огромен.

— Тогда сойдешь в него еще раз, а потом еще, пока не найдешь. Время у нас есть.

Кан вдруг что-то понял, догадка вспыхнула так ярко, что это заметил даже старец, пристально разглядывающий странника.

— Она уже родилась? — он устремил свой взор на старца. — Сколько лет прошло с тех пор, как я попал сюда?

— Сорок семь, — ответил старец после паузы. — И мы не знаем, родилась она или нет. Напрямую мы ее не чувствуем, пока вы не встретитесь. Но аналитики уверены, что как минимум в одном из людей живет часть ее души.

— Она меня вспомнит, когда увидит?

— Зависит от того, правы мы в своих предположениях или нет, — улыбнулся старец.

Он помолчал, разглядывая Кана, а затем добавил:

— Ты услышал все, что должен был услышать. Пора.

Кан ощутил холодок, пробежавший по телу. Безмятежная зеленая равнина, пропитавшаяся медовым светом, померкла. Поднялась буря, завыл ветер. Старец исчез так же незаметно, как и появился. Кану стало страшно. Трава начала расти, она поднималась все выше, и вот уже достает до пояса, до груди, до шеи. А может, это Кан становится меньше. Он начинает тонуть в ней, захлебываться, пытается кричать, но горло издает только жалобный стон. Небо становится черным, холодным.

— Нет…

Легкость исчезла. Кан снова ощутил давящую тяжесть, несвободу и мрак.

Юна кряхтя поднялась на локте, села на край кровати и тяжело вздохнула. Плед, которым она укрывалась, сполз на пол. Круглое окошко было залито светом. Он сочился сквозь простые серые занавески, падал лучами на деревянный столик, в нем мерно кружилась пыль.

Юна еще раз тяжело вздохнула и с трудом встала, сморщившись от боли в колене. И без того морщинистое лицо стало похоже на сушеную желтую сливу. Когда она выпрямилась, щеки на миг побелели, а потом их залил румянец. Безволосая голова чуть закружилась, дала один оборот и встала на место. Юна побрела к умывальнику, одергивая на ходу смятую ночную рубашку.

С улицы уже доносились редкие голоса — это скотоводы выгоняли коз на улицы. Тут их собирал пастух и вёл по пологому склону на стену, где всегда много сочной травы. Юна принюхалась — козы шли мимо ее дома. Пастух причмокивал и пощелкивал, сбивая их в стадо.

Умывшись холодной водой, Юна добрела до столика у окна, раскрыла занавески и зажмурилась от холодного утреннего света. Небо было прозрачным, воздух — чистым и невесомым. Она сняла тряпку с кувшина с молоком и хлеба, лежащего на глиняной тарелке, с кряхтением села на табурет и принялась жевать, отламывая маленькие кусочки от куска побольше. Она подтянула к себе кружку, налила прохладного козьего молока, отпила. Ее тело и разум просыпались.