Книга Система «Спаси-Себя-Сам» для Главного Злодея. Том 4, страница 32 – Мосян Тунсю

В этом мире было слишком много вещей и людей, снискавших ненависть Шэнь Цзю.

Ну а когда вот так ненавидишь всех и вся, едва ли можно рассчитывать на то, что кто-то сочтёт твой нрав добрым. По счастью, к тому времени, как Шэнь Цзю сделался Шэнь Цинцю, он, по крайней мере, научился это скрывать.

Ну а из всех обитателей хребта Цанцюн первое место среди людей, которых он ненавидел, бессменно занимал Лю Цингэ.

Ведь он сумел достичь успеха в столь раннем возрасте, обладая выдающимися способностями, потрясающими запасами духовной энергии, а также изумительной техникой владения мечом. Его семья была весьма состоятельна, оба родителя – живы и здоровы. Любое из перечисленных качеств было способно заставить Шэнь Цинцю скрежетать зубами три дня и ворочаться без сна три ночи кряду, что уж говорить о том, кто совмещал в себе их все!

Вдобавок на ежегодном состязании двенадцати пиков хребта Цанцюн по боевому мастерству противником Шэнь Цинцю оказался именно Лю Цингэ.

И, само собой, у Шэнь Цинцю не было ни малейшего шанса на победу.

Любой сказал бы ему, что проиграть будущему главе пика Байчжань отнюдь не постыдно – скорее, это чистой воды закономерность.

Однако Шэнь Цинцю так не думал. Вместо того, чтобы принимать заслуженное восхищение своей стойкостью, он видел лишь торжествующий взгляд Лю Цингэ, приставившего к его горлу острие Чэнлуаня с таким видом, словно иначе и быть не могло.

Пик Цинцзин издавна славился безупречными моральными качествами своих адептов, и Шэнь Цинцю успешно притворялся одним из них, но Лю Цингэ неизменно умудрялся извлечь на свет худшие из его побуждений, вплоть до того, что разыгрывать с этим человеком гармоничные братские отношения Шэнь Цинцю считал пустой тратой времени и сил.

Самой частой фразой, обращаемой им к Лю Цингэ, была:

– Однажды я точно тебя убью!

Цветущая девушка с пипой^[12] бросилась прочь в испуге, накинув тонкие одежды.

– Ты-то? – метнул в него мимолётный взгляд Лю Цингэ.

Всего одно слово – а сколько в нём язвительности! Шэнь Цинцю развернул запястье, собираясь извлечь меч из ножен, но, видя, что дело принимает нехороший оборот, Юэ Цинъюань надавил ему на локоть, не давая обнажить клинок.

– Шиди Лю! Уходи! – прикрикнул он на Лю Цингэ.

Тот, казалось, был лишь рад удалиться, больше не желая в этом участвовать. Холодный смешок – его и след простыл, так что двое мужчин остались в одиночестве в комнате «Радушного красного павильона»: один – полуодетый, другой – образец безукоризненности; что и говорить, контраст между ними был разителен.

Дойдя до столь редкого для него состояния гнева, Юэ Цинъюань стащил Шэнь Цинцю с кровати:

– Как ты можешь вытворять подобное?

– А что такого?

– Где это слыхано, чтобы два старших ученика хребта Цанцюн устраивали потасовку в доме веселья^[13]?

– Откуда им знать, что мы с хребта Цанцюн, если мы сами не сообщим им об этом? Школа школой, но где в её правилах сказано, что мы не можем посещать такие места? Хребет Цанцюн – не монастырь, и пусть он держит под контролем небо и землю, моя потребность в женском обществе никого не касается. А если шисюн считает, что это повредит репутации нашей школы, то лучше бы ему научить Лю Цингэ держать язык за зубами.

Среди правил хребта Цанцюн действительно не было такого запрета, но само собой предполагалось, что его адептам надлежит сохранять сердце в чистоте и совершенствовать свою натуру, стремясь к самодисциплине, в особенности если речь шла об адептах пика Цинцзин, благородных, возвышенных и исстари блюдущих целомудрие. И всё же Шэнь Цинцю успешно пользовался тем, что это правило оставалось неписаным, этой казуистикой оправдывая свои бесславные похождения.