Книга Фабрика воспоминаний, страница 58 – Клелия Ренуччи

Последовало долгое молчание. Габриэль осмысливал слова академика.

— Возвращаясь к вашему исследованию, — наконец продолжил тот, — имя краснодеревщика Эжена Друэ мне ничего не говорит, но вполне вероятно, что он существовал.

Габриэль выслушал его рассказы о других воспоминаниях и цитаты из Арагона, а затем распрощался, воодушевленный встречей. Он был рад, что его понимают.

Эдуард вышел из такси у здания «Нью-Йорк тайме». До отеля «Никербокер», недавно открывшегося на углу Бродвея и 42-й улицы, ему нужно было пройти всего один квартал. Он посмотрел вверх и ощутил согревающую силу города. Эдуард часто задавался вопросом, почему его друзья предпочитают Сохо или Вильямсбург и сторонятся Таймс-сквер. Сегодня он признался себе, что готов сменить аудиторию, чтобы покорить Бродвей. Та слава, которую он обрел к настоящему моменту, несопоставима с успехом ни в одном из этих популярных, но крайне взыскательных театров.

Далекий от социальных стереотипов, Эдуард любил этот район, с ним его связывали чувственные воспоминания молодости. Именно сюда он сбегал из театра Бруклинской музыкальной академии, где помогал Питеру Бруку ставить «Гамлета» с Адрианом Лестером, именно здесь встречался с американской подружкой, симпатичной блондинкой (ее имя он, к сожалению, успел позабыть), они вместе шли в кино и весело хрустели там попкорном.

Поселившись в скромном и удобном номере на двадцать втором этаже, Эдуард не мог налюбоваться видом из окна, этой вечной сменой неоновых реклам. После завтрака он спускался в вестибюль, где его уже ждал Сэм Бердман с готовым графиком дел на весь день. Неуемная работоспособность продюсера передавалась и Эдуарду. В дневные часы они вели переговоры с кастинг-директором, хореографом, сценографом и аранжировщиком песен Далиды, а вечера посвящали спектаклям и ужинам со спонсорами.

Они побывали в театре «Ричард Роджерс» на мюзикле «Гамильтон», рассказывающем историю независимости Америки в стиле рэп, и остались под впечатлением от игры чернокожих актеров, виртуозно изображавших Лафайета, Джефферсона и Джорджа Вашингтона.

Ужины со спонсорами поражали Эдуарда: у него не укладывалось в голове, что эти дамы из Верхнего Ист-Сайда и их богатые мужья вкладывают деньги в бродвейскую комедию с не меньшим удовольствием, чем делают ежегодные пожертвования Метрополитен-опере или Карнеги-холлу. Все восторгались проектом Сэма, Эдуард добавлял в него нотку парижской изысканности, которая необыкновенно нравилась спонсорам. Большинство из них выучили французский в университете или во время поездок по Европе и охотно на нем разговаривали, извиняясь за то, что так плохо им владеют, но, в сущности, выражали свои мысли прекрасно.

Эта непредвзятость новых знакомых убедила Эдуарда, что он сделал правильный выбор. Америка, и Нью-Йорк в частности, умела призывать к активным действиям, что, вероятно, объяснялось культом гипериндивидуализма, который Эдуард, подобно многим европейцам, привык презирать. Здесь он понял, что этот их культ вызывает в нем странное и противоречивое ощущение раскрепощенности. Разумеется, Эдуард отдавал себе отчет в том, что кажущаяся разнородность вкусов его собеседников объяснялась скорее поиском материальной выгоды, нежели эстетических принципов, и все же многообразие капиталовложений де-факто указывало на их нежелание подчиняться канонам. Хотя они обедали в своих клубах, где бытовали устаревшие правила: одни в «Космополитен», предназначенном для женщин, другие в «Метрополитен» или в «Юнион-клубе» в центре Пятой авеню, эта традиция никоим образом не мешала им пойти и выслушать исповедь проститутки-трансгендера в театре «Вест-Виллидж», если пьеса того заслуживала.