Книга Фабрика воспоминаний, страница 56 – Клелия Ренуччи

— Я мог бы поклясться, что это была она.

И зарыдал. Первым порывом Сары было утешить друга, но она поднялась и встала перед ним, бледная и злая. Он поднял голову не сразу, и Сара понадеялась, что это от стыда и неловкости, однако Габриэль опять прошептал:

— Я был уверен, что это она.

— Придет день, и ты останешься один, Габриэль, — отчеканила Сара. — Ты будешь одинок и несчастен. Я ничем не могу тебе помочь, ты должен сам найти выход.

Она вздернула подбородок и зашагала прочь. Габриэль смотрел ей вслед и не понимал, сожалеет ли о том, что произошло.

Желание отыскать что-то новое об Ориане оказалось сильнее всех прочих. Тяжело дыша, он отпер дверь квартиры. До дома Габриэль бежал под проливным дождем, а потому вымок до нитки. Он затворился в своей комнате и не выходил оттуда три дня, без устали пересматривая воспоминания Джакомо. Земной путь Орианы обретал все более четкие очертания.

Она родилась третьего декабря 1907 года на острове Сен-Луи, в квартире на втором этаже дома по улице Пулетье. В доме также располагалась столярная мастерская ее отца, Эжена Друэ. Мать Орианы, Маргарита, приходилась дочерью Жану Казневу, портному из Шестнадцатого округа Парижа. Ориана была единственным ребенком, к огорчению родителей, грезивших о большой семье.

В пять лет Ориана стала учиться игре на маленькой виолончели, которую подарил ее отцу благодарный заказчик: уж очень ему понравились стеллажи для книг, сработанные Эженом Друэ для его кабинета. Габриэль предположил, что этим заказчиком мог быть отец академика, специалиста по истории острова. Он позвонил академику, и тот согласился принять его в конце недели.

В пятнадцать лет Ориана поступила в Парижскую консерваторию на улице Мадрид, в класс Поля Базелера. Через год она получила приз за выдающиеся достижения, через два года стала первой виолончелисткой в «Оркестре Одеон».

Габриэль любил слушать беседы Орианы и Джакомо, быть нескромным свидетелем их встреч, которые проходили то в его мастерской, где Ориана репетировала, устроившись в выцветшем кресле, а Джакомо корпел над шлифовкой мостика для какой-то старой скрипки, то на первом этаже его квартиры на улице Льеж. Здесь на задворках дома Джакомо разбил миниатюрный итальянский сад с оливковыми деревьями, лаврами и гардениями, цветками и листьями которых Ориана украшала свои наряды.

В одном из воспоминаний Ориана стояла у окна в белом неглиже и смазывала канифолью кончик смычка. Габриэль никогда не видел ее такой красивой. Закончив, она погладила виолончель, зажала ее между обнаженными бедрами и поместила гриф где-то между сердцем и лицом. Ориана подняла смычок и провела им по струнам, металл которых, казалось, растворялся в пустоте под мелодию Шумана. Рука Орианы была воплощением легкости, она не играла, а словно подчиняла инструмент своей воле.

— Виолончель мне сразу понравилась, — вполголоса заговорила Ориана, — потому что она тяжелая и громоздкая. — Заметив удивленный взгляд Джакомо, она пояснила: — То, за что другие критиковали виолончель, было для меня ее главным достоинством. Теперь я люблю ее, потому что чувствую, что она — часть тебя. Ты ее лечишь, я ее мучаю, мы обнимаемся. Ее душа навсегда принадлежит нам, Джакомо. Ты согласен?

— Конечно, mon oripeaux, навсегда, — ответил мастер, загипнотизированный движениями возлюбленной.