Книга Опасная игра леди Эвелин, страница 88 – Виктория Богачева

— А тебе позволят? — я вскинул брови.

— А я не буду спрашивать. — жестко отрезал Эван. — А на твоем месте я бы попытался добиться аудиенции кронпринца. Ты не можешь воевать один против всего мира. Ты рассорился с Лордом-канцлером, ты не сдержан в выражениях, когда ругаешь жандармерию, ты на ножах с преступниками...

Я поморщился.

— И ты больше не один. К слову, — еще жестче припечатал Эван. — Ты теперь несешь ответственность за леди Эвелин.

Мне захотелось его ударить — так сильно он был прав.

— И не имеешь права продолжать вести себя как самоубийца.

Я резко вскинул голову: Эван гипнотизировал меня пристальным, строгим взглядом, и на минуту я почувствовал себя глупым мальчишкой, которого отчитывал родитель.

— И мне нужна твоя помощь, — добавил он тихо. — Я не разгребу это дерьмо без тебя.

Я кивнул, потому что спорить было не о чем. Эван был прав во всем, что говорил. Раньше я мог позволить себе безрассудные безумства; мог вести себя так, словно не боялся смерти — потому что не отвечал ни за кого, кроме себя.

Но не теперь.

— Я поговорю с капитаном Грейсоном, — сказал Эван и с наслаждением, до хруста костей потянулся. — Натолкну его на верное направление. Пусть расследует это дело как покушение на тебя.

— Не надо. — я покачал головой. — Пусть расследует как угодно. Чем меньше внимания — тем лучше. Давай лучше сосредоточимся на телах, которые сегодня обнаружили. Как они были убиты?

Эван с минуту прожигал меня взглядом, но спорить все же не стал.

— Мы не знаем, — развел он руками. — Не уверен, что наш доктор даст ответ. Они выглядят так, словно уснули. Внешних повреждений нет, следов яда — тоже.

Леди Эвелин

Я была совсем малышкой, когда умерла матушка, и у меня почти не осталось о ней воспоминаний, лишь мутные, тусклые образы. Отец, как и подобает любому герцогу, дома почти не бывал, и его я помнила еще меньше, чем мать, несмотря на то, что мне было семь, когда его осудили и казнили.

Сперва у меня были няньки и гувернантки, затем — дедушка, а после — пансион, на долгие-долгие годы. Я очень быстро приняла это, как должное. Среди знати тесные отношения между детьми и родителями были не в почете, и, оказавшись в пансионе вместе с другими девочками моего возраста, я узнала, что быть сиротой можно и при живых матери и отце.

С дедушкой мы сильнее всего сблизились, когда я выпустилась и вернулась домой. Во-первых, я подросла, и меня больше не интересовали куклы и платья. Во-вторых, миновала период угловатой девочки-подростка, когда тело не поспевало за чувствами, и все казалось таким острым, таким ярким... А в-третьих, столкнулась с первыми предательствами и кознями еще в пансионе, и они изрядно меня обтесали, так что выпустилась я вполне благовоспитанной и серьезной барышней.

Мы завтракали и ужинали вместе, болтали вечерами у камина, читали газеты и книги, выбирались порой на недолгие прогулки в более приятные, «богатые» районы столицы...

Я полюбила его, как могла, и он, подозреваю, тоже. Мы остались единственными родными друг другу людьми, у нас не было никого, кроме нас самих — и это, конечно же, повлияло на нашу связь.

Сделало ее крепче. Нерушимее...

На плечи легли теплые руки сестры Агнеты, и я очнулась от воспоминаний.

В настоящем шел дождь. Под моими ногами — земля. Свежая, еще не опавшая. И белоснежные цветы, что покрывали могилу. И камень с именем деда и датами жизни. Ветер хлестал по ногам подолом мокрого платья. Такого же черного, как земля. Косые струи воды попадали под шляпку и под вуаль, забирались за воротник и стекали по позвоночнику ледяными каплями...