Онлайн книга «Осколки на снегу. Игра на выживание»
|
— Хабар большой был, — буркнул Рябой. — Некому взять, окромя ее. Помоги, а? — Помни мою доброту, — вздохнул Сидор с сомнением. — На последний четвертной даю. Больше не получишь, ни на пол грошика ни получишь, пока не расплатишься. Понял? — Как потратил последний грош, так никому не гож, — буркнул Рябой, вроде пошутил. — А ты чего хотел? — заржал Сидор. — На Гаврилины пили, Гаврилу и побили. Рябого передернуло. Он ту историю вспоминать не любил. Вмазать бы Сидору по его лоснящейся довольной роже, но… Не до того сейчас. Да и с Сидора станется зло затаить. А его лавка — ближайшая к хате. После, немного уняв головную боль, Рябой буквально стаскал себя на речку — собственное тело было тяжелым и не поворотливым. Холодная вода привела его в чувства и в свою, снова холостяцкую берлогу, он уже бежал, поперву громко лязгая зубами. А как добежал, так и человеком себя почувствовал. Бывало и получше, конечно. — Завяжу, — пообещал он себе, отыскав чистую рубаху. Да, все-таки был от этой бабы какой-никакой толк! Приоделся в приличное и пошел в «Мелетин». А пока шел, настроение ему испортили чрезвычайно: из пяти лавок к нему приказчики выскакивали, и везде он по полной десяточке был должен. У-у-у, проклятущая! Он же давал ей денег! На всякий случай, обойдя стороной еще три лавки, Рябой в самом мрачном расположении духа, ввалился в знаменитый подвал. — А-а-а! Гаврила — смурное рыло! — приветствовал его Череп. — Ща обрадую тебя! Держи! Честь по чести, долг возвращаю! Рябой совершенно не помнил, когда он отвалил Черепу 30 серебряных в долг, но ситуация у него была не из тех, чтобы подробности выспрашивать. Он сгреб деньги, одобрительно осклабясь: — Мужик слово дал! — Мужик сдержал! — хохотнул Череп, блестя глазами. — Откушай с нами. Ты — копарь добрый, человек хороший — я угощаю! Ты меня выручил, грех на мне будет не угостить! Сидел он с двумя верхушниками*, которых Гаврила помнил смутно. Так, лишь знал, чем примерно промышляют, а сам-то он таким отродясь не занимался. Он человек честный, а вот Череп нырял и туда, и сюда — везде работал, получается, где можно было деньгу зашибить. Это когда ж он ему в долг-то дал?Нет, точно надо завязывать! — Я тут гулял не слабо, — буркнул он, падая на лавку и ручкаясь с парнями. — Мне бы рассолу, и самое то будет! Череп и оба верхушника весело заржали: — Да-а-а! Гаврила Рябой крупный хабар взял — тут весь подвал три дня ел и пил на твои! Три дня!!! Надо бросать пить! Вслух же сказал, растянув губы в улыбке: — Для своих людей мне ничего не жалко! Да, чтоб вы полопались все! И подумалось вдруг: а можа баба потому и ушла? Прогулял он деньгу-то. Сам выходит и прогулял! Во, дурак! И кисло во рту сделалось. — Откушайте, вот, Гаврила Степаныч, — Мелкий угодливо подставил круглое блюдо, почти с умилением заглядывая в смурное лицо. — Вам сейчас кисленькое-то самое то! — Благодарствую! — степенно ответствовал он, а когда Мелкий, ободряюще улыбнувшись, отошел, с отвращением уставился на горку квашенной капусты, где средь желтоватых, крупно порубленных листьев краснела боками кислая журавлица**. — Видал? — Череп сунул ему под нос красивый блестящий башмак. — Бабе купил? За столом снова заржали. — То мужские, — важно сказал Череп. — Да ну? Брешешь! Кто же носит-то такое? — За граница! — Череп вздернул палец. — Просвещение! Не наше кустарничество, понял? |