Книга Рэм, страница 37 – Микита Франко

Ну да. Конечно. Естественно.

Рэм мог бы предложить миллион альтернативных вариантов: завести будильник на семь, прокрасться в гостевую комнату заранее, до того, как его хватится Елисей, но оставшуюся ночь провести вместе. Вместе уснуть. В обнимку. Круто было бы.

И утопично. Он понимал, что его отсюда прогонят, ещё в момент, когда только ступал за порог.

Он тоже сел, вздохнул. Осторожно, чтобы ничего не пролить, снял презерватив и связал его в узел. Подумал, что выбросит в ванной комнате, но тут же усомнился в этой идее: а если кто-то заметит потом в ведре?

Не глядя на Сергея, с прохладцей в голосе уточнил:

— Это куда? — он не специально звучал так отстраненно, просто… почему-то не получалось иначе.

Сергей бросил взгляд на его руку, потянулся к тумбочке за пустой пачкой сигарет и протянул её, раскрытую. Рэм послушно сунул мокрую резинку внутрь, и Сергей отложил пачку обратно на тумбочку. Сказал при этом: — Я выброшу сам.

В голову пришла дурацкая шутка:

— Так это всё было ради донорства спермы?

Синцов вяло улыбнулся. Рэм улыбнулся в ответ — тоже вяло. Кажется, им обоим не до шуток, хотя так было хорошо в моменте.

Поднявшись,Рэм начал одеваться: трусы натянул, нашёл в темноте на полу штаны. Окинул взглядом спальню, Сергея на постели, последний раз вдохнул застывший в воздухе запах спермы, смазки, пота, смешавшийся с остальным запахом роскоши и богатства. Коротко сказал: — Спокойной ночи, — и, повернув замок на двери, нажал на ручку.

Вернувшись в гостевую комнату, он прошёл через неё в личную ванную, где долго разглядывал себя в зеркало, пытаясь понять, видно ли по нему, что случилось. Как будто бы нет. Как будто бы он всё тот же. Только виднелся след от укуса на плече и, если повернуться, на спине проступали красные полосы от ногтей. Ничего, что могли бы заметить другие.

Он разделся, встал под душ, и в тот момент еще держался молодцом. Спокойный, невозмутимый — по крайней мере, внешне, будто в этой ванной комнате ему есть перед кем красоваться. Внутренне тоже пытался храбриться: ну и похер. Ну и ладно. Не было у него раньше Сергея Синцова, и дальше не будет — что, собственно, изменилось? Он уже давно живёт в этой недоступности, в невозможности подойти ближе, только смотреть и не трогать — так и продолжит жить. А то, что удалось хотя бы раз прикоснуться к его телу — да ещё как, — это наоборот нужно ценить.

Он так и уговаривал себя — пока мылся, одевался снова, шёл из душа до своей комнаты. Но там, упав лицом в подушку, всё равно начал плакать — так сильно, как в последний раз, наверное, плакал только в детстве.

И после этого ещё долго не мог уснуть. Лежал, обняв подушку, до рассвета: то срывался на задушенные рыдания, то успокаивался, коротко всхлипывая, и затихал. Потом снова прорывало. Уже тысячу раз пожалел, что шагнул на эту долбаную веранду, потому что, оказывается, есть огромная разница между Сергеем, который никогда ему не доставался и Сергеем, который достался только на одну ночь: результат одинаковый, но в первом случае им хотя бы не пользовались, сунув потом в пачку сигарет, чтобы выбросить, как этот использованный презик.

Устав от слёз, к утру он всё-таки заснул, а проснулся, когда Елисей ворвался в его комнату со словами:

— Там твой батя приехал.

— Че? — Рэм, вырванный из сна, поморщился, пытаясь осознать наступивший день: зачем тут батя…