Книга Рэм, страница 45 – Микита Франко

Батя считает, что раньше набережная была лучше: с белыми парапетами, фонтанами, кафе-мороженым и автоматом со сладкой газировкой. Затем половина парапетов обвалилась, кафе позакрывались, а вместо этого торговали пивом и чипсами. Парни в наклонных костюмах и девчонки в наклонных юбках тусили в тени полуразрушенного павильона — откуда принёсся гул магнитофона. Рэм притормозил, осматриваясь.

Чуть дальше, у самого берега, виднелись легкие огоньки — чья-то стихийная вечеринка. Там, среди развалин старого санатория, несколько молодых людей дергались под магнитофонную музыку вокруг костра в бочке. Рэм подумал, что мог бы прижаться к нему, смешаться, стать частью чужой компании, и хотя бы на мгновение забыть, кто он такой. И что случилось. И перестать думать о том, почему ваш главный герой возглавляет. Лёгкий способ стать несуществующим — анестезия от жизни.

Может, они там все только ради этого? Но Рэм всегда был плохо восприимчив к обезболам.

Опустив голову, он крутнул педали и поехал обратно.

Домой вернулся в «комендантский час» (позже десять, батя будет отчитывать), ничего не пил и не курил, поэтому отцовский фейс-контроль прошёл без проблем. Зато Даша — нет. Она вернулась домой лишь в полуночи и соврала, что было с Вадимом. Или не соврала. Просто если бы Макар был девочкой, которая была с мальчиком (ну, в смысле, с нормальным мальчиком, а не с Артамоновым), то тоже бы соврал, что был с Артамоновым.

А если бы Макар был с Синцовым-старшим, то соврал бы, что с младшим.

Но отец Дашино объяснение про Вадиму не устроило — он для нее, по словам бати, такой же опасный насильник и посягатель на честь, как и любой другой парень. Макар выслушал их перебранку из кухни под баночку йогурта, а когда стало хуже слышно, прошел в гостиную и плюхнулся в кресло, облизывая ложку. Решил своеобразно вступитьсяза сестру: — Не парься, бать, он на гомика похож.

Даша, прыснув от возмущения, посмотрела на Макара. Знала, наверное, что не только похож — друг же. Интересно, про Сергея тоже знает?

Отец завёлся по-новой, сказал, ему плевать, кто на кого похож — «ты должна быть дома к десяти и точкам». А она ему: «Я уже совершеннолетняя». Всё как обычно.

В общем, разворачивалась какая-то семейная драма, пока у других — веселье на развалинах под градусом и наркотой. Макару не было жаль, что его там нет, но жаль, что не где-то ещё. Не с Сергеем. Хотя ему даже было трудно представить, где он мог бы быть с ним.

Ночью стало совсем невмоготу, и Рэм понял, что переход нужно сделать к решительным действиям. Открутил стенку шкафа и распотрошил коробку. Со стены сорвал фотки Сергея и эту дурацкую красную нить, из ящиков повытащить газеты. Чтобы прочистить дыры в душе, нужно сначала прочистить их, и он, флегматично разорвав одну фотку Синцова за другой, положил обрывки в мусорное ведро под столом. Когда газеты закончились, он окинул накопившийся мусор взглядом и… начал плакать.

Плакать, вытаскивать всё обратно, выкладывать полусверху, как мозаику. Всё, конечно, уже перемешалось, не сходилось друг с другом, и от этого Рэм, утыкаясь лбом в пол, плакал ещё сильнее.

Ему нужно было что-то сделать. Связаться. Написать. Он обещал себе до этого не опускаться, потому что это — слабость, — но теперь, распластавшись на полу, и без того чувствовал себя слабым, как никогда.