Книга Малахитовое сердце, страница 36 – Лизавета Мягчило

Слова Саши были разумны, однако дорога, которая раньше так воодушевляла, цель, которая тянула вперед за холку и не давала опустить руки, неожиданно напугала. Елизаров старался держать свою голову пустой, хладнокровно давил любое забравшееся в черепную коробку «если». Потому что сомнения могли свести с ума. Самое страшное, что могло его настигнуть сейчас, нервно запихивающего трусы в сумку в избушке посреди Козьих Коч – неопределенность. Паскудная, тягостная, она тянулась и тянулась. Взобралась на его загривок в ту лунную ночь, когда Софья подтвердила существование малахитницы и согласилась указать дорогу. Сомнение гарцевало по обнаженным нервам, так сильно давило на сердце и выкручивало нутро, что потели ладони и пересыхало в глотке. Казалось, еще немного, и его вывернет прямо на деревянный пол.

Больше всего на свете Вячеслав желал узнать, достигнет ли своей цели. И больше всего на свете он боялсятого дня, когда ответ найдется.

А вдруг нет? Один раз ядовитая мысль проскочила через броню мнимого хладнокровия. Укусила так больно, что пальцы на колесах коляски сжало судорогой. Вдруг он навсегда останется прикованным к креслу инвалидом? Беспомощный, неспособный сделать шаг через высокий порог кафе или магазина? Обреченный на одиночество.

– Я проедусь немного… – Руки сами повернули коляску к дверям. Чтобы прогнать мерзкие вязкие мысли, он всегда занимал себя делом. Сумка была сложена и осуждающе топырила на него широкие бока. Саша заканчивал с едой, Елизарову здесь заняться нечем. – Если останется место, перелей медовуху в литровую бутылку, возьмем с собой на погреться.

– Твое погреться пахнет алкоголизмом, Слава. Тем более ее вылакала шишимора. Или домовой. Кто эту парочку знает.

Возмущение лягнуло под дых, заставляя метнуться взглядом к бутылке, стоящей у подпечка. Она оказалась не просто пуста – старательно вылизана. Не осталось даже медовых разводов на стекле. Пожеванная и изодранная в клочья крышка сиротливо лежала недалеко от ухвата.

– Да чтоб тебя черти драли! Что у тебя святого есть, чудовище?! – Огорченно взревев, парень наклонился, схватил шлепанец с ноги и швырнул его к подпечку. В ответ оттуда игриво хихикнуло. Сзади закашлялся, пряча смех, Бестужев. Предательство друга сделало скорбь более мрачной. – Я попал в ад. Здесь даже медовухи нет, это настоящий кошмар…

Вернув себе шлепанец, он выехал за порог, привычно оттопырил склабящемуся Бестужеву средний палец и от души хлопнул дверью. Она отскочила от косяка и ляпнула по пальцам, сжатым на колесах. После очередного надсадного вопля Славика Саня не сдержался и захохотал вовсю.

А Елизаров кособоко покатил по улице, то и дело останавливаясь, чтобы подуть на стремительно темнеющие ногти, пульсирующая боль била по подушечкам пальцев. Вот уж правда – сила есть, ума не надо. Будет обидно, если к вечеру ногтевые пластины на указательном и среднем посинеют, а через пару дней отвалятся. Эстетом Славик не был, но к ногтям привык, и пальцы без них лицезреть не особо желал.

Раздражение воодушевленно скакало внутри, прыгало с кости на кость. Улеглось оно только на повороте к первым домам. В заброшенную избушку, стоящую за четвертым домом, переселилась нелюдимая семья из Жабок. Их-то он и искал.

Местная молодежьгрезила городами, цивилизацией и широкими ваннами, в которые можно опускаться, не таская воду ведрами из глубоких колодцев. На крайний случай они утешались тем, что переезжали в знаменитые Жабки – пролегающая рядом трасса пахла современностью и возможностями. Там были школа для детей, электричество и пусть перебойная, но телефонная связь.