Книга Год Дракона, страница 226 – Вадим Давыдов

– Что будете пить? Есть холодный «Дон Периньон» девяносто второго.

– Пожалуй, – благосклонно кивнул он, любуясь девушкой.

Она снова одарила его улыбкой и скрылась за служебной перегородкой. Он тоже улыбнулся и пошевелил плечами: нравиться юным, прелестным блондинкам – это всё-таки замечательно, подумал он.

Стюардесса вернулась, поставила на столик поднос с бутылкой в серебряном ведёрке и высокий бокал. Наполнив его искрящимся, пенящимся напитком, она снова наклонилась к пассажиру, – он совсем близко увидел её тёмно-синие глаза и почувствовал запах духов.

– Бонус от нашей фирмы, – прошептала девушка, обнимая пассажира и целуя его.

Её губы оказались мягкими, упругими и потрясающе вкусными. Кровь, как сумасшедшая, помчалась по жилам пассажира, и его губы поневоле дрогнули, отвечая на поцелуй. Ласковые пальцы нежно дотронулись до его шеи, и он почувствовал, как что-то прилипло к коже.

– А это – привет от Дракона.

Девушка выпрямилась, брезгливо вытерла губы и швырнула салфетку ему на колени. Теперь она походила отнюдь не на гурию – на валькирию: глаза мечут молнии, а ноздри трепещут от гнева. Он не мог пошевелиться, хотя соображал и видел всё совершенно отчётливо. Нет, не страх или растерянность парализовали его, а пластырь с поверхностно-активным веществом – аналогом кетамина, только избирательно и значительно быстрее действующим.

Они не могли найти меня так быстро, подумал он. Никто не мог! Невозможно. Как?!

Дверь пилотской кабины распахнулась,и к пассажиру шагнул плотно сбитый человек с седым ёжиком волос на голове, жёсткое лицо которого украшали роскошные, лихо торчащие вверх нафабренные усы. Этого человека пассажир предпочёл бы не видеть никогда – тем более, здесь и сейчас.

– Мерхаба, эфенди^[51], – сказал, устроившись в кресле напротив, Богушек, благодарно кивая девушке. – Милуша, давай полетим, вроде всё штатно.

«Стюардесса» кивнула и скрылась в кабине пилотов. Богушек снова повернулся к пассажиру:

– Извини за этот цирк: велено доставить тебя живым и невредимым. Мой король хочет с тобой поиграть, хотя, бог свидетель, не вижу в этом большого смысла, – он окинул взглядом своего визави. – Вы ни на что не годны, – всё равно, кто вас обучал, русские или янки. Захлёбываясь ненавистью, вы не умеете воевать. Зарезать безоружного и убежать – вот ваша честь. Взорвать сопляка, одурманенного баснями и гашишем, среди детей на дискотеке – вот ваша доблесть. Закидать камнями женщину, посмевшую закричать под насильником – вот ваше правосудие. Вы дикари и калеки, и вас стоило бы пожалеть, – но вы жадные, тупые, криворукие, завистливые, похотливые калеки, и жалеть вас противно.

Он замолчал и посмотрел в иллюминатор. Первый этап набора высоты уже закончился, и под крылом стелился рваный ковёр облаков. Богушек пригладил усы:

– С вами можно разговаривать, лишь обездвижив, словно диких зверей. Но даже дикие звери, заболев и поранившись, из последних сил ковыляют на свет и тепло, к человеку: только он может вылечить и спасти, и даже их животного разумения достаточно, чтобы это понять. А вы ненавидите нас, и кидаетесь в нас единственным оружием, которое способны произвести – вашими мальчишками, как тестом из квашни. Ещё бы – у вас их так много, так о чём сожалеть?! А потом, запечатлев купленными у нас камерами их окровавленные тела, разбившиеся о нашу броню, вы размахиваете этими снимками, вопя о нашей жестокости и размазывая по рожам крокодиловы слёзы. А наши квислинги, уже не разбирая, где жалость, где совесть, подвывают вам в унисон.