Книга Год Дракона, страница 252 – Вадим Давыдов

– Слушай, Пётр Николаич, – поморщился Ляхович. – Давай без панических настроений,а? Нас сюда поставили, чтобы с подобными вещами бороться – вот и будем бороться!

– И как мы будем бороться? С кем? И чем?! Корона львиную долю чипмейкеров контролирует! Какую микруху ни возьми – за спиной того сяо ляо, который её испёк, инженеры и технологи из Короны маячат! Чипов этих где только нет сейчас – электростанции, канализация, водопровод, транспорт! Как нам при таком раскладе пресекать несанкционированный доступ?! Да они нас в дерьме утопят, если захотят – мы только булькнем, и знать не будем, какой интерфейс где задействован! Надо свою элементную базу иметь, – а где её взять сейчас, когда за двадцать лет всё развалили?! Даже то немногое, что было, в распыл пущено. Все эти фаерволы и прочая дребедень – это же для школьников, специалисты их на счет «раз!» кладут, – да что я тебе рассказываю?! Ты будто сам не шаришь! У кого кремний, у кого золото, у кого литография рентгеновская, – у нас с тобой?!

Гмыря вдруг перегнулся через стол к шефу и, заглянув ему в глаза, прошептал:

– А может, ну его к херам, а, Иван Степаныч? Мы ж с тобой, кроме службы, ничего другого и не умеем, верно? Так зачем нам самим себе волчий билет выписывать? Или, думаешь, нам с тобой будет веселее бананами торговать?

– Ты вот, что, майор, – тоже почему-то шёпотом, хотя и подпуская в него начальственную грозу, произнёс Ляхович, и непроизвольно дёрнул головой, словно хотел оглянуться. – Ты говори, да не заговаривайся, понял?! Всё, свободен. А я подумаю!

Последняя реплика прозвучала более чем двусмысленно. Оба осознали это одновременно – и оторопело уставились друг на друга.

От большей части гонорара Елена заранее отказалась, попросив перечислить деньги в «Коруну». Узнав об этом на второй день кампании, пресса на мгновение замерла, чтобы тут же разразиться новым шквалом догадок и предположений. Елена также отказалась от публичных чтений и авторских презентаций. Она почти не выходила из квартиры, приобрётшей за время её отсутствия нежилой вид, почти ничего не ела. Только читала своего излюбленного Монтеня и немного спала, – иногда.

Наконец, депрессия, в которую она погрузилась едва ли не по доброй воле, надоела ей самой. Саднящее чувство разрыва живой ткани слегка притупилось, и Елена неистово принялась наводить порядок – включила музыку, вытерла пыль, сунула постельное бельё в стирку, вымыла и включила старенький холодильник.

Когда Елена возвращалась домой с продуктами, ей показалось, будто перед ней снова мелькнул силуэт той самой старухи. Стоял туман, – противный, густой, – такие туманы накануне весны сжимают в своих объятиях город, словно пытаясь уверить людей в непреложной власти зимы и смерти. Воздух становится тогда густым, мешает дышать, раздирая крошечными льдинками горло, проникая холодом в самую душу. По крайней мере, так чувствовала себя Елена.

Дома Елена сбросила обувь, опустила на пол пакеты с продуктами и прошла в гостиную. Её била странная дрожь. Словно наяву, услышала она голос Сонечки, её смех. У Елены тяжело, гулко забилось сердце. Чтобы успокоиться, она вытянула из серванта бутылку рябины на коньяке, стоявшую там с незапамятных времён, сорвала сургуч, и, стуча зубами по горлышку, сделала два длинных глотка. Вздрогнув от резкого вкуса, она проглотила спиртное и буквально через несколько секунд ощутила, как тепло растекается по всему телу, делая его ватным и непослушным. Не раздеваясь, Елена упала на кровать в спальне и мгновенно забылась глубоким сном.