Онлайн книга «Возвращение»
|
– Батюшка? Устинья уже пришла в себя да и к матери пришла. – Сидите, бабы? – Что случилось, Алексей Иванович? – Боярыня первой в себя пришла. – Никак не угодили мы тебе? Уж прости нас, баб глупых… Боярин только рукой махнул: – Что ты, Евдокиюшка! Угодили, да еще как! И Платон нашу девку хвалил-хвалил. Уж такая умница и разумница, и коли жребий выпадет, так быть ей царевной… не ругаться я пришел. Ты вот возьми-ка ключи да платьев новых Устинье наше́й. – А на Аксинью, батюшка? – Устя смотрела прямо. Она-то как раз не боялась, просто мать под отцовский гнев подставить не хотела. – А… и на Аксинью пусть! Авось и правда кому в палатах приглянется! Она ж у меня не пугало какое… и себя вести ее поучи. А то сидит, кулема! – Хорошо, батюшка, – согласилась Устинья. Боярин через стол перегнулся и по голове ее потрепал. – Будь умницей, Устя, в золоте ходить будешь, на шелках спать… – Да, тятенька. Боярин икнул да и вышел отсыпаться. А боярыня протянула руку к ключам: – Пойдем-ка, девочки, пока ткани отложим. А то передумает ваш батюшка завтра… Аксинья ногой топнула: – И мне! Устьке платья, а мне – так? Авось да приглянусь кому?! Дрянь ты, Устька! – Я-то тебе в чем виновата? – Ты… ты… могла бы и сказать… Хлесткая затрещина оборвала гневную речь. – А ну помолчи, Ксюха. – Когда боярыня Евдокия такимтоном разговаривала, ее и муж побаивался, куда уж там дочери рот открыть. – Устя для тебя что могла, то и сделала. И в палаты взять попросила, и на отбор проведет, и платьев тебе нашьют. Только вот будешь так свой дурной норов проявлять, все напрасно будет. Лебедь и в мешковине – лебедь, а ослица – она и в бархате с копытами. Аксинья хрюкнула что-то жалобное – и бегом за дверь вылетела. Устя посмотрела на мать: – Она ведь поймет? Правда? Боярыня только головой покачала: – Какие ж вы у меня разные получились, девочки. Прасковья ничего, кроме дома и подворья, видеть не хочет, для нее там весь мир сошелся. Тебе, Устя, от бабки все перешло. А Аксинье… ей тяжелее всего придется. Ничего ей не досталось, бедной моей девочке. Ни красоты особой, ни ума великого. Зато зависти в ней много. Так и плещется, через край выхлестывает. Устя кивнула: – Матушка, не виновата я. Я ее не дразнила, не подначивала… – А тебе и не надо. Аксинья ведь не совсем дура, и глаза у нее есть. Она и сравнить вас может, и вывод сделать. Понимает она, что ты лучше, вот и злится. Хорошо, что вы родные сестры, ты ее люби, помогай, а вот спину не подставляй. – Маменька?.. Вот уж чего Устя не ожидала от боярыни. Но заговорила кровь волхвиц, вот и сказала Евдокия то, о чем стоило бы промолчать. – Ты у меня, Устя, как повзрослела за последнее время. Поймешь. Ксюшу зависть будет толкать под руку, пока не сдастся она. А на что тогда решится, бог весть. Чем дольше протерпит, тем страшнее получится удар. Не поворачивайся к ней спиной. Не надо. – Хорошо, маменька. – Я вас обеих люблю, за каждую мне больно. Потому и предупреждаю. – Я поняла, маменька. Устя и правда поняла. Она промолчит. Матери и так тяжело, но сейчас боярыня практически просит свою среднюю дочь за младшую. Понимает, что младшая может совершить нечто недоброе, что может причинить вред не по глупости, а по злобе и зависти, – и все равно просит. Ты уж прости ее заранее, Устя. Кто ж виноват, что она такая… дура завистливая… |