Онлайн книга «Возвращение»
|
Неуж так и было? Почему я не видела? Не задумалась? Только после монастыря что-то осознавать начала. Только на своем горьком опыте научившись… – То-то и оно. А еще красивее ты. И добрее, и душа у тебя больше. А это не присвоить, не отнять. Вас рядом поставить, так люди сначала к тебе пойдут, потом к ней. И это ей тоже хуже крапивы. Золото дать можно, камни самоцветные. А люди ее все одно любить не будут. А тебя будут. А еще нельзя отдать то, что внутри. Крохотный черный огонек под сердцем. А если бы и можно – Аксинья его точно не выдержит. Не волхвой станет – ведьмой. Сама себя проклянет. Нет выхода. – Ох, нянюшка. А может, все же перерастет? Дарёна едва девушку по затылку не треснула. Вот дурища-то, прости господи! Из жабы соловья не вырастить, хоть ты ее золотом со всех сторон облепи! А все ж одной квакать, второму петь. И не обойти этого никак. Сдержалась. Только коротко и сухо отозвалась: – Спиной к ней не поворачивайся. И ушла бы, да тут холопка в дверь сунулась: – Боярышню боярин кличет. Говорят, от царя кто приехал… От… царя?! * * * Когда Устя в горницу вошла да Михайлу увидела… Руки сами в кулаки сжались. Не от царя, от царевича. Перепутала дура! Но Устя говорить ничего не стала, поклонилась. – Звали, батюшка? – А и то звал, Устя. Вот от царевича тебе привезли что… возьми. Разрешаю я. – Благодарствую, батюшка. Михайла с лавки поднялся, к Усте вовсе уж близко подошел. Руку протяни, коснись… И мог бы! И протянуть, и схватить, и обнять. Так близко, почти рядом… и – нельзя! Ничего нельзя сделать,только рядом стоять, только запах ее чувствовать, травяной, полынный, только в глаза смотреть. Рядом локоть, да не укусишь! – Боярышня Устинья, государь мой, Фёдор Иванович, передать просил. Сверток протянул. Большой, из ткани легкой, шелковой… Устя подарок взяла да тут же, при батюшке, и ткань развернула. Чего ей таиться, скрывать? Вся на виду. На пол грамотка выпала. Устя подняла, глазами пробежала. Писал царевич на лембергском. А она на нем читала легко, чай, в монастыре не одна книга на нем была. Устиньюшка, свет мой! Прими, не побрезгуй. С маменькой поговорил, обещала она через два дня боярыню Евдокию позвать. Вечность целая! Весь я в мыслях о тебе. Твой Федя. – Что царевич пишет? – Как боярину с любопытством совладать? – Прочитай, батюшка. У меня от тебя да от матушки секретов быть не может. Устя грамотку протянула, а сама за сверток взялась. И едва не зашипела в гневе. Иглы. Тонкие, дорогие… Штук двадцать их тут. Шелк разноцветный, не только синий. Золотая нить – хоть вышивать, хоть шить. Бусины стеклянные самые разные, на десяток девок хватит, не то что ей одной. Все то, что потеряла она из-за татей. А теперь пусть ей ответят, откуда Фёдор про то знает? А?! Кто ему сказал?! Петька? Так принесли его на подворье, Устя узнавала. Мертвого принесли. Сама Устя молчала. Боярыня тоже с царевичем не откровенничала. Так откуда знания? А все просто. Ежели и не по его приказу похищали, то с его ведома. И на двор он не просто так приехал: когда б не оказалось тут Устиньи, что б дальше делалось? Искали бы ее. С добром? Или чтобы принудить к чему? Устинья глаза на Михайлу подняла, так тот едва не шарахнулся. Вот она какая быть может? Отец ее сидит, грамотку в руках крутит, а Устинья… до чего ж хороша! Глаза горят, щеки гневным румянцем окрасило, губы стиснуты… так и расцеловал бы! Подхватил бы на руки, по горнице закружил, пока не перестанет гневаться, пока льнуть не начнет ласково… |