Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 34 – Нана Кас, Мари Кир

Мужчина скользит по залу, кивая и улыбаясь, но ни на ком не задерживаясь, его путь прям и неумолим, он направляется ко мне.

— Сын князя Голицына, Давид, — шепчет слева Виктор. В его голосе насмешка, смешанная с предостережением, а по моей спине бегут мурашки.

Имя «Давид» мелькало в дневнике Алисии, восторженными описаниями его «дьявольского обаяния» и язвительными заметками о настойчивости. Один из самых надоедливых поклонников.

Справа от меня Киллиан, до этого момента расслабленный, внезапно выпрямляется. Он не делает ни шага, неповышает голос, но всем существом излучает безмолвный сигнал: «Стой. Не приближайся». Его лицо, которое за время нашей поездки несколько смягчилось, вновь становится непроницаемой маской. Однако приближающийся молодой князь кажется совершенно неуязвимым для этого невербального предупреждения.

— Рад приветствовать вас в нашем доме! Киллиан! Мой старый друг! — Давид приближается размашистой походкой, его голос звенит, как колокольчик, но с фальшивыми нотами. — Виктор и… Алисия. Вы сияете, как всегда, затмевая само солнце.

Он ловок, как фокусник. Его рука скользит вперёд, и прежде чем я успеваю отреагировать, пальцы уже сжимают мою, а губы касаются кожи. Прикосновение быстрое, но неприятно влажное. Откровенный взгляд скользит по мне снизу вверх, полный самоуверенности и скрытой насмешки.

— Ваше сиятельство, — пытаюсь забрать я руку, но он удерживает её, усиливая дискомфорт.

— Как же я скучаю по нашим прогулкам в саду, — продолжает он, обращаясь ко мне так, будто многолюдного зала не существует. — Помните, как мы любовались вашими любимыми белыми розами? Вы тогда сказали, что их чистота напоминает вам… о чём-то очень далёком.

Он бросает намёки, играя в свою игру, правила которой для меня — тёмный лес.

Жар заливает щёки, но не от смущения, а от нарастающего гнева и беспомощности.

— Мои вкусы… изменились, — холодно отвечаю я, наконец высвобождая руку из его хватки. — После болезни многое воспринимаешь иначе.

Давид театрально приподнимает бровь.

— Неужели? А я надеялся, что некоторые прекрасные постоянства останутся неизменны. — Его улыбка приобретает язвительный оттенок, когда он протягивает руку Киллиану для рукопожатия. — Вы, как всегда, не жалуете общество, но я рад видеть вас здесь. Для такой жемчужины, как Алисия, стоит делать исключение и выходить в свет. Или вы по-прежнему предпочитаете общество пыльных фолиантов и тикающих диковинок?

Киллиан смотрит на Давида с отстранённым видом, но я, стоя так близко, уловила крошечную перемену. В глубине его тёмных глаз пробежала тень, смесь обострённого внимания и незаметного презрения, как если бы энтомолог изучал редкое, но надоедливое насекомое.

Виктор слева от меня казался его отражением. Небрежная поза сменилась собранностью, а насмешливый взгляд стал оценивающим. Он не сводит глаз скнязя, готовый в любой момент вмешаться, превратившись из шута в стражника.

Они стоят как две скалы, а я между ними — корабль, застигнутый внезапным шквалом.

Киллиан жмёт руку Давиду в жесте безупречной вежливости, но в нём нет ни капли тепла, лишь сухое соприкосновение, после которого его длинные пальцы разжимаются, будто отбрасывая нечто неприятное. Между ними пробегает невидимая искра вражды, ощутимая, как сгустившийся перед грозой воздух.