Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 61 – Нана Кас, Мари Кир

Его голос, обычно такой резкий и насмешливый, теперь звучит задумчиво. И от этого слова обретаютстранную, пронзительную весомость. Когда о Елене говорил Киллиан, это было похоже на заученную безжизненную молитву. Виктор же говорит о сестре так, будто перебирает дорогие сердцу выцветшие фотографии, и от этого образ оживает, становится осязаемым. И почему-то именно эти личные воспоминания взволновали меня куда сильнее восторженной тирады Киллиана.

— А ты… — его взгляд опускается на меня. — Ты всегда насторожена и смотришь на всё как маленький ребёнок, который ожидает подвоха, всматриваясь в темноту. Ты вслушиваешься в тишину и выискиваешь угрозу.

Да, я не несу с собой покой. Я боюсь всего. Но слышать это из его уст… Осознавать, что он видит меня настолько ясно, заставляет что-то сжиматься внутри. Не от обиды, а от чего-то иного, тревожного и щемящего.

— Значит, я разочарование? — тихо спрашиваю я.

— Мои ожидания… были поверхностными. Надежда на её возвращение, но Елены больше нет. Ничего не выходит, сколько бы Киллиан ни пытался, а я просто хотел увидеть один силуэт поверх другого. А нужно было просто смотреть.

Виктор замолкает и не говорит больше ни слова. Просто стоит, погруженный в свои мысли, а я сижу, и тишина между нами уже не кажется такой враждебной. Она наполнена горьким осознанием, странным ощущением близости, взаимным сожалением и… чем-то ещё неуловимым, что заставляет моё сердце биться чаще, когда я смотрю на его профиль, освещённый огнём. Опасность всё также витает в воздухе, но теперь её источник не только болезненная любовь Киллиана, но и это новое, незнакомое чувство. Нежное и пугающее одновременно, которое шепчет, что быть увиденной настоящей и испуганной, возможно, страшнее, чем быть принятой за призрака.

Следующий день тянется бесцельно, словно сироп. После полудня Киллиан приглашает меня на обед в малую столовую. Он выглядит задумчивым, его пальцы время от времени барабанят по столу, выводя нервный ритм. Я чувствую его взгляд на себе, но когда поднимаю глаза, он тут же отводит свой в сторону. Воздух наполнен невысказанными вопросами.

Когда слуги уносят десерт, он вдруг поднимается.

— Пойдём, — говорит он, и в его голосе слышится странное, сдерживаемое возбуждение. — Я хочу кое-что тебе показать. Возможно, это поможет тебе… вспомнить.

Липкая тревога сжимает мне горло, но я молча киваю и следую за ним. Мы поднимаемся по главной лестнице, но, вместо того чтобы свернуть в сторону его кабинета и библиотеки, он ведёт меня дальше, в редко посещаемую часть особняка. Он останавливается перед ничем не примечательной дверью, встроенной в панель стены, и достаёт из кармана ключ.

Дверь открывается беззвучно, впуская нас в помещение, которое явно не предназначено для посторонних глаз.

Это не кабинет, а что-то между мастерской, святилищем и сумасшедшим домом, или всё сразу. Воздух пахнет маслом и бумагой. Комната заставлена столами, заваленными не чертежами, а целыми инженерными проектами. Повсюду разложены странные инструменты, медные провода, стеклянные колбы с мутными жидкостями. Но больше всего меня поражают стены. Они испещрены сложнейшими схемами, нарисованными прямо на обоях углем и мелом. В центре многих из них — контур того самого механизма, хронометра с совой, что стоит в библиотеке. Но здесь он изображён в разрезе, с бесчисленными стрелками, формулами, пометками на непонятном языке.