Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 63 – Нана Кас, Мари Кир

Этот старик никогда не выходил ко мне сам, посылая своих подчинённых выполнять поручения.

— Сударыня, — его голос лишён всяких оттенков. — Вы нуждаетесь в чём-либо?

— Нет. Я просто… прогуливаюсь.

Он кивает, делая едва заметное движение в сторону, позволяя мне пройти. Но я остаюсь на месте. Его фигура, этот немой надзор… В нём сосредоточена вся скрытая механика этого дома. Он шестерёнка, которая видит всё, но не издаёт ни щелчка.

Мне так всё это время хотелось его расспросить, хотя я понимаю, что никакой значимой информации не получу.

— Филипп… вы давно служите в этом доме?

— Достаточно долго, сударыня.

— Вы помните… — я осторожно подбираю слова, чувствуя, как сердце колотится о рёбра. — Вы помните Елену?

Дворецкий поднимает на меня глаза, в которых нет ни тепла, ни неприязни. Только глубокая, непроницаемая тень. Кажется, он не дышит.

— Покойная Елена была светлой особой. Её утрата стала великим горем дома Крыловых.

— А я? — выпаливаю я тише. — Что вы можете сказать обо мне?

На его лице не дрогнул ни один мускул. Словно робот. Он даже не слышал вопроса.

— Вы госпожа, хозяйка дома. Моя обязанность служить вам и соблюдать порядок.

— Киллиан… — я почти шепчу. — Он сильно изменился после… после всего…

Филипп смотрит куда-то мимо моего плеча, вглубь коридора. Его молчание длится так долго, что я уже думаю, он не ответит.

— Господин Киллиан, человек глубокой мысли и сильной воли, — произносит он наконец, отмеряя каждое слово. — Он посвящает себя важным трудам. Дом требует внимания. Прошлое требует уважения.

И всё. Он отводит взгляд, давая понять, что аудиенция окончена. Он не сказал ничего нового, ничего такого, чего бы я уже не знала или не подозревала. Но в этой выверенной скупости, в этом абсолютном контроле над каждой интонацией ответа. Он страж тайн, страж границ, страж молчания. Онне выдаст хозяина. Не подтвердит и не опровергнет моих догадок. Роль дворецкого — предвидеть и устранять любые помехи заданному порядку, даже если этот порядок сшит из безумия и горя.

Он скользит взглядом по моим рукам, в которых зажат обгоревший дневник, будто проверяя, не унесла ли я чего ещё из мастерской, и снова делает тот же бесшумный, учтивый шаг в сторону.

— Если позволите, сударыня. Вечерние дела требуют моего присутствия.

Я молча пропускаю его. Филипп проходит мимо, не задевая меня даже полами своего безупречного сюртука. И растворяется в полутьме следующего перехода, становясь её частью.

Ночь вползает в спальню физической, почти осязаемой чёрной субстанцией. Она льётся из углов, подползает из-под кровати, нависает тяжёлыми складками бархатного балдахина. Зажмуриваюсь, но образы прорываются сквозь веки, выжженные на сетчатке днём. Шершавое ощущение обгоревших страниц дневника Елены под подушечками пальцев, словно пепел. Её спокойный, всевидящий взгляд с миниатюры портрета, который теперь кажется не утешением, а безмолвным укором. И над всем этим лицо Киллиана, озарённое фанатичной верой. Его губы, шепчущие с безрассудной уверенностью: «Она вернётся. Твоя память». Слова вьются в сознании ядовитой змейкой, отравляя каждый миг покоя.

Я ворочаюсь в огромной кровати, и некогда роскошный шёлк простыней превращается в наждачную бумагу. Воздух в комнате спёртый, застоявшийся, им невозможно дышать. Отбросив одеяло, я вскочила на ноги и подбежала к окну. Резким движением распахиваю створки настежь.