Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 64 – Нана Кас, Мари Кир

В комнату ворвался поток холодного ночного воздуха, пахнущий промёрзлой землёй и предчувствием снега, не принося облегчения. Он лишь остужает влажную от пота кожу, заставляя меня содрогнуться. И тогда, на фоне этого ледяного дыхания ночи, я улавливаю звук.

Сначала похожий на вой ветра в печных трубах: тонкий, завывающий звук. Стараюсь не обращать внимания, вернувшись в постель и прижавшись лицом к подушке, пытаясь заглушить его. Но ветер стихает, а звук — нет. Он не доносится извне. Он рождается здесь, внутри этих стен. Он исходит откуда-то справа, из глухой каменной стены в изголовье моей кровати.

Это плач.

Тихий, безутешный. Не стон, а именно женское рыдание, полное такой щемящей, бездонной тоски, что у меня самой перехватывает дыхание. Он непостоянен; он прерывается, затихает на несколько мучительных секунд, а затем возобновляется с новой силой, становясь всё отчётливее, всё неотвязнее.

Сердце принимается колотиться где-то в горле, отдаваясь глухими ударами в висках. Сидя в кровати, вцепившись пальцами в одеяло, я прислушиваюсь к нему до боли в ушах. Это не игра воображения. Но я и не уверена, что слышу его не внутри себя.

Страх заползает под кожу, парализуя волю. Я зажигаю свечу на прикроватном столике, и дрожащее пламя отбрасывает на стены гигантские, пляшущие тени, но не рассеивает мрак в углах. Плач продолжается.Он словно сочится из самой кладки, пропитывая комнату незримой скорбью. Обои здесь плотные, с витиеватым узором, скрывающим любые неровности, и я подхожу и прикладываю к ним ладонь. Камень холодный и мёртвый.

Собрав всю свою волю, я прижимаюсь ухом к шершавым обоям в самом изголовье кровати. И замираю.

Сквозь толщу камня и штукатурки приглушённо, но с ужасающей чёткостью доносится плач, но теперь к нему добавляются слова. Слабый, исступлённый шёпот, полный отчаяния, который вторит ритму моей собственной паники: «…помоги… выпусти…»

Отскакиваю от стены, как от раскалённого железа. Свеча на столике вздрагивает, и воск попадает мне на руку, когда я хватаю её, но я не чувствую ожога. В ушах звенит, а в груди колотится бешеный молоток. Кто это? Запертый в стенах призрак? Или это сам особняк плачет своими каменными слезами, вымаливая освобождение?

Остаток ночи я провожу, съёжившись в кресле у окна, вцепившись в руки, и не свожу глаз со зловещей стены. Шёпот больше не повторяется, но ощущение чужого, страдающего присутствия не покидает комнату до самого рассвета.

Утро застаёт меня разбитой и обессиленной. Солнечный свет, льющийся в окна, кажется таким ярким и беззаботным на фоне ночного кошмара.

Я не могу оставаться в этих стенах. Нужно найти Виктора и всё ему рассказать, а иначе я сойду с ума.

Марфа помогает мне одеться быстро, она уже какое-то время не суетится и не задаёт вопросов, просто делает и всё. Выходя из комнаты, я натыкаюсь на Катерину, несущую в руках графин с водой.

— Катя, ты не знаешь, где Виктор? — спрашиваю я хрипло, не додумавшись спросить об этом у Марфы.

— Кажется, господин в оружейном зале, сударыня, — отвечает она, с любопытством разглядывая моё бледное лицо.

Ещё можно было бы поговорить с Мартой. Но я не видела её с того дня в саду. Всё знающий страж рода, чьи намёки служили моим первым компасом в этом хаосе, куда-то исчезла.

Тревога нарастает, превращаясь в паническую нехватку воздуха. По словам Кати, оружейный зал находится в западном крыле. Я почти бегу по коридорам, сердце выпрыгивает из груди. Я распахиваю тяжёлую дубовую дверь.