Книга Тихая пристань, страница 29 – Анна Рогачева

— Если с Иваном что случится, — продолжила Арина, глядя на свою работу, — если его злость, которую ты в него вливаешь, выплеснется не туда…если он, к примеру, узнает, кто его настоящий отравитель… как думаешь, Лексей и пан Гаврила тебя прикроют? Или сдадут с потрохами, чтобы самим чистыми остаться? Виноватым будешь ты один, Семеныч. Тот, у кого аппарат и руки в сивухе.

Хитрый старик понял все сразу. Его мелкая, торгашеская душа отлично считала риски. Он вскочил.

— Да я не виноват! Он сам приходил, деньги платил, говорил, для особого случая, для… для сердечного разговора!

— Значит, ты знаешь, кто он, — выдохнула Арина, и в ее тихом голосе прозвучала окончательность. — И знаешь, зачем. Теперь слушай в оба. Ты сваришь для Лексея новую партию. Такую же «забористую», как он любит. Но в тот день, когда Иван ввалится к тебе в кабак зверем — а я его таким направлю, — ты ему всё и выложишь. Глядя в глаза. Скажешь, кто заказывал отраву, кто дергал за ниточки. Скажешь, что боишься, что он, Иван, в ярости тебя самого прикончит, и тогда всё всплывет. И… попросишь у Лексея защиты. Понял меня, Семеныч?

Семеныч смотрел на нее, будто на призрак, мелко дрожа всем своим тощим телом.

— Да он меня… он меня на месте пришибит, этого Лексея! Язык-то отнимется!

— Не пришибит, — отрезала Арина, и в ее словах была та ледяная уверенность, что пронимала до костей. — Он не кулачник, он — подстрекатель. Тень. Он испугается, когда тень эту на свет вытащат, да еще при всем честном народе. Испугается сраму и огласки. Либо драпанет с глаз долой, либо… попробует Ивана усмирить. А Иван, когда узнает, что его столько лет, как последнего дурака, за нос водили…

Она намеренно оборвала фразу. Семеныч сглотнул пустым глотком, и в его воображении, словно вспышка, мелькнула картина: бешеное, искаженное лицо Ивана, обращенное уже не на жену, а на того, кто его скрутил по рукам и ногам хмельной петлей.

— А мне-то что за это? — жалобно спросил он, но уже по-другому — не отказываясь, а торгуясь.

— Тебе — этот оберег, — Арина протянула ему тесемку. — И мое молчание. И совет: вари свою сивуху для тех, кто хочет просто забыться. Не лезь в большие игры, Семеныч.

Семеныч, бормоча что-то, взял тесемку и почти выбежал из избы. План был запущен. Первая шестеренка щелкнула.

Теперь нужно было создать ту самую «большую ссору». Арина действовала тонко. Она перестала оставлять для Ивана хлеб. Квас поставила на видное место, Она стала чуть холоднее, отстраненнее. Не грубила, но и не разговаривала. Домашний уют, который она так старательно создавала, вдруг стал стерильным, тихим, давящим.

Иван сначала злился, потом хмурился, потом пытался заговорить. Она отвечала односложно.

— Что с тобой? — спросил он на третий день.

— Со мной ничего, Иван, — ответила она, глядя мимо него в окно. — Я просто подумала… ты прав. Бабе много ума не нужно. Шить, готовить, молчать. О чем с тобой разговаривать? О деле Лексея? О том, как ты боишься пана Гаврилы? Это же не бабьи дела.

Ее слова ударили точно в цель. Они не оскорбляли его силу, они оскорбляли его положение. Намекали на то, что он не хозяин, а пешка.

— Я не боюсь! — рявкнул он, но в его глазах была паника.

— Конечно, не боишься, — равнодушно согласилась Арина. — Просто выполняешь приказы. Как солдат. Только солдату честь дают, а тебе — дурман в бутылке.