Книга Тихая пристань, страница 36 – Анна Рогачева

Последние версты до хутора дались тяжелее всего. Силы, подстегиваемые адреналином бегства, были на исходе. Ноги Петьки и Машеньки превратились в свинцовые колоды, каждый шаг требовал волевого усилия. Арина шла, почти неся на себе двоих — физически Машеньку, морально Петьку, в глазах которого пустота усталости начинала сливаться с той самой взрослой грустью. Она сама двигалась как автомат, ее сознание сузилось до примитивных задач: поднять ногу, поставить, не упасть, вдохнуть, выдохнуть.Даже страх от странного знака отступил, растворившись в всепоглощающем изнеможении.

Хутор Агафьи оказался не идиллической картинкой, а жалкой, придавленной к земле точкой посреди бескрайнего поля. Несколько покосившихся домов, полуразвалившийся хлев, да чахлый огород за плетнем. Дымок из трубы был жидким, беспомощным, будто и печь топилась вполсилы. От всего места веяло не уютом, а глухой, застарелой нуждой.

Они остановились у плетня, не решаясь войти. Арина смотрела на эту бедность, и в ней к горлу подкатил ком отчаяния. Сюда? После всего?Но отступать было некуда.

— Ждите здесь, — хрипло сказала она детям и, пересиливая дрожь в коленях, толкнула калитку.

На пороге избы появилась женщина. Не Агафья из смутных воспоминаний Арины — румяная, плотная, с оглушительным смехом — а иссохшая, сгорбленная тень. Лицо в морщинах, глаза запавшие, испуганные. Увидев Арину, она не бросилась навстречу, а отшатнулась, будто от привидения.

— Сестра? — голос у Агафьи был шепотом, сорванным. — Арина? Господи… жива? А мы слышали… слышали, тебя Иван…

— Он не убил, — коротко ответила Арина, и от этих слов в воздухе повисло все несказанное: побои, страх, грязь, отчаяние. — Я с детьми, Гаша. Убежали. Нам некуда больше идти.

Агафья замерла, ее глаза метнулись за спину Арины, к бледным, замерзшим фигуркам у плетня, потом обратно в избу, в свою собственную нищету и страх. Арина увидела в ее взгляде не жалость, а панику. Панику перед лишними ртами, перед гневом мужа (а где он, этот муж?), перед возможными последствиями укрытия беглянки.

— Муж… Степан… он в городе, на заработках, — затараторила Агафья, не приглашая войти. — Сам на мели… еле-еле… детишки мои, Мишка да Федорка, сами чуть не с голоду…

Это был отказ. Вежливый, трусливый, но отказ. Арина почувствовала,как последние силы покидают ее. Руки повисли плетьми. Но где-то в глубине, под слоем ледяной усталости, тлела искра той самой Новой Женщины. Женщины, которая прошла через огонь и не намерена сгорать в пепле чужого страха.

Она не стала упрашивать. Не стала плакать. Она выпрямила спину, и в ее глазах, обращенных к сестре, вспыхнул не упрек, а холодная, безжалостная ясность.

— Хорошо, — тихо сказала Арина. — Не пускаешь — как знаешь. Мы трое суток шли по лесу. У Машеньки, гляди, жар начинается. Петька от усталости шатается. Мы ляжем у тебя под забором. А завтра пойдем в деревню, к старосте. Скажем, кто мы и откуда. Скажем, что сестра родная нас на порог не пустила. И что у нас за душой ничего, кроме правды про пана Гаврилу, его шептуна Лексея, и про то, как спаивают людей, чтоб ими как скотом управлять. Думаешь, это никому не интересно будет?

Она сделала паузу, давая словам впитаться. Агафья побледнела еще больше, ее руки затряслись. Она была не злой. Она была загнанной и запуганной. Арина играла на ее главном страхе — страхе перед властью, перед скандалом, перед вовлеченностью в чужие опасные дела.