Книга Тихая пристань, страница 40 – Анна Рогачева

Наутро она разбудила детей раньше петухов.

— Сегодня, — сказала она тихо, но так, что слова прозвучали как приказ, — мы начинаем свою жизнь. Не в углу. По-настоящему.

Петька вытер сон с глаз, на лице его — немой вопрос. Машенька потянулась к матери.

— Мы уходим? Опять в лес?

— Нет. Мы остаемся. Но на своих условиях. — Арина подошла к закопченному окну, указывая на полуразрушенный хлев за избой. — Там. Это будет наша мастерская и наша крепость.

Хлев был не жильем, а констатацией разрухи: прогнившая крыша, вывороченные половицы, запах плесени и старого навоза. Но Арина видела не это. Она видела толстые бревенчатыестены. Видела возможность. Взяв у Агафьи (в долг, под будущие заказы) старый, тупой топор и метлу, она с Петькой принялась за работу. Она не была плотником, но была бухгалтером, видящим структуру. Она была крестьянкой, знающей, как обращаться с инструментом. И она была творцом, чья воля начинала менять материю.

Они вынесли хлам, вымели десятилетия грязи. Петька, под ее руководством, заделал самые большие дыры в стенах смесью глины и соломы. Арина тем временем забралась на покосившиеся стропила и, рискуя сломать шею, укрепила самым надежным способом, который знала, — не гвоздями, а переплетением. Она сняла с сарая старую, полусгнившую дранку и, используя ее как основу, сплела из гибких ивовых прутьев подобие заплаты на кровлю. Это было некрасиво, но невероятно прочно. Каждый прут она укладывала с намерением: держи, свяжи, защити. И в процессе этой примитивной работы она чувствовала, как ее собственная, тихая сила не ткет узор, а вяжет каркас. Не вышивает, а шьет грубыми, стежками саму реальность этого места.

К вечеру хлев преобразился. Он все еще был беден, но в нем появился порядок.Чистый земляной пол, небольшое кострище-очаг из камней у глухой стены (для тепла и света, дым выходил в щель под коньком), нары из оставшихся досок, покрытые сеном и принесенным ими одеялом. Агафья, выйдя посмотреть, что за стук стоит целый день, замерла на пороге. В ее глазах было не одобрение, а глубокая тревога, смешанная с суеверным страхом.

— Ты… ты будто не руками это делала, — выдохнула она. — Будто… само сплеталось.

— Глаза страшатся, а руки делают, — сухо ответила Арина, вытирая пот со лба. — Здесь мы будем жить. Не буду тебе мешать. За кров — плачу работой. Найду ее.

На следующий день она отправилась в село с новой решимостью. Она прошла мимо дома попадьи, мимо лавки. Она пошла туда, где была не просто нужна, а жизненно необходима — к беднякам на окраине. К тем, чьи вещи не чинили, а донашивали до полного распада. Она предложила не просто починить, а вернуть к жизниза плату, которую могли заплатить: горсть муки, десяток яиц, охапку дров, старые, но целые вещи, которые можно распустить на нитки.

Первой клиенткой стала молодая вдова с тремя детьми, у которой от единственной зимней шубы мужа полез мех. Арина не просто пришила его. Она аккуратно, с внутреннейстороны, простегала подкладку мелкими, частыми стежками, вкладывая в них пожелание тепла и сохранности. Вдова, примерив шубу, расплакалась: «Словно он снова меня греет». Платой был мешок картофельных очисток (на корм курам, сказала Агафья, но Арина сварила из них похлебку) и старый, но прочный шерстяной плед.

Слух пошел. Не о мастерице — о спасительнице. К Арине потянулись с разорванными валенками, с продранными на коленях штанами, с истончившимися до прозрачности рубахами. Она чинила все. И в каждую вещь, в самый незаметный шов, она вплетала крупицу своей силы. Не магии в оглушительном смысле, а усиленного качества. Вещи, вышедшие из ее рук, не становились новыми. Они становились неуязвимыми для обычного износа. Они хранили тепло дольше. Они не рвались на старых местах.