Онлайн книга «Компромисс»
|
— Проходите, проходите… Мы оказались в тесной комнатке. Пахло кислым молоком и навозом. Стол был покрыт голубой клеенкой. На перекрученном шнуре свисала лампа. Вдоль стен желтели фанерные ящики для одежды. В углу поблескивал доильный агрегат. Навстречу поднялась средних лет женщина в зеленой кофте. На пологой груди ее мерцали ордена и значки. — Линда Пейпс! — воскликнул Савкин. Мы поздоровались. — Я ухожу, — сказал главный агроном, — если что, звоните по местному — два, два, шесть… Мы с трудом разместились. Жбанков достал из кармана фотоаппарат. Линда Пейпс казалась мне немного растерянной. — Она говорит только по-эстонски, — сказала Белла. — Это не важно. — Я переведу. — Спроси ее чего-нибудь для понта, — шепнул мне Жбанков. — Вот ты и спроси, — говорю. Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил: — Который час? — Переведите, — оттеснил я его, — как Линда добилась таких высоких результатов? Белла перевела. Доярка что-то испуганно прошептала. — Записывайте, — сказала Белла. — Коммунистическая партия и ее ленинский Центральный Комитет… — Все ясно, — говорю, — узнайте, состоит ли она в партии? — Состоит, — ответила Белла. — Давно? — Со вчерашнего дня. — Момент, — сказал Жбанков, наводя фотоаппарат. Линда замерла, устремив глаза в пространство. — Порядок, — сказал Жбанков, — шестерик в кармане. — А корова? — удивилась Белла. — Что — корова? — По-моему, их нужно сфотографировать рядом. — Корова здесь не поместится, — разъяснил Жбанков, — а там освещение хреновое. — Как же быть? Жбанков засунул аппарат в карман. — Коров в редакции навалом, — сказал он. — То есть? — удивилась Белла. — Я говорю, в архиве коров сколько угодно. Вырежу твою Линду и подклею. Я тронул Беллу за рукав: — Узнайте, семья большая? Она заговорила по-эстонски. Через минуту перевела: — Семья большая, трое детей. Старшая дочь кончает школу. Младшему сыну — четыре годика. — А муж? — спрашиваю. Белла понизила голос: — Не записывайте… Муж их бросил. — Наш человек! — почему-то обрадовался Жбанков. — Ладно, — говорю, — пошли… Мы попрощались. Линда проводила нас чуточку разочарованным взглядом. Ее старательно уложенные волосы поблескивали от лака. Мы вышли на улицу. Шофер успел развернуться. Эви в замшевой куртке стояла у радиатора. Жбанков вдруг слегка помешался. — Кыйк, — заорал он по-эстонски, — все! Вперед, товарищи! К новым рубежам! К новым свершениям! Через полчаса мы были у реки. Шофер сдержанно простился и уехал. Белла Константиновна подписала его наряд. Вечер был теплый и ясный. За рекой багровел меркнущий край неба. На воде дрожали розовые блики. В дом идти не хотелось. Мы спустились на пристань. Некоторое время молчали. Затем Эви спросила меня: — Почему ты ехал в Эстонию? Что я мог ответить? Объяснить, что нет у меня дома, родины, пристанища, жилья?.. Что я всегда искал эту тихую пристань?.. Что я прошу у жизни одного — сидеть вот так, молчать, не думать?.. — Снабжение, — говорю, — у вас хорошее. Ночные бары… — А вы? — Белла повернулась к Жбанкову… — Я тут воевал, — сказал Жбанков, — ну и остался… Короче — оккупант… — Сколько же вам лет? — Не так уж много, сорок пять. Я самый конец войны застал, мальчишкой. Был вестовым у полковника Адера… Ранило меня… — Расскажите, — попросила Белла, — вы так хорошо рассказываете. — Что тут рассказывать? Долбануло осколком, и вся любовь… Ну что, пошли? В доме зазвонил телефон. — Минутку, — воскликнула Белла, на ходу доставая ключи. Она скоро вернулась, — Юхан Оскарович просит вас к телефону. — Кто? — спрашиваю. — Лийвак… Мы зашли в дом. Щелкнул выключатель — окна стали темными. Я поднял трубку. — Мы получили ответ, — сказал Лийвак. — От кого? — не понял я. — От товарища Брежнева. — То есть как? Ведь письмо еще не отправлено. — Ну и что? Значит, референты Брежнева чуточку оперативнее вас… нас, — деликатно поправился Лийвак. — Что же пишет товарищ Брежнев? — Поздравляет… Благодарит за достигнутые успехи… Желает личного счастья… — Как быть? — спрашиваю. — Рапорт писать или нет? — Обязательно. Это же документ. Надеюсь, канцелярия товарища Брежнева оформит его задним числом. — Все будет готово к утру. — Жду вас… …Девушки принялись возрождать закуску. Жбанков и я уединились в спальне. — Мишка, — говорю, — у тебя нет ощущения, что все это происходит с другими людьми… Что это не ты… И не я… Что это какой-то идиотский спектакль… А ты просто зритель… — Знаешь, что я тебе скажу, — отозвался Жбанков, — не думай. Не думай, и все. Я уже лет пятнадцать не думаю. А будешь думать — жить не захочется. Все, кто думает, несчастные… — А ты счастливый? — Я-то? Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться… — Что же делать? — Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя… — Что же делать? — Не думать. Водку пить. — Жбанков достал бутылку. — Я, кажется, напьюсь, — говорю. — А то нет! — подмигнул Жбанков. — Хочешь из горла? — Там же есть стакан. — Кайф не тот. Мы по очереди выпили. Закусить было нечем. Я с удовольствием ощущал, как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и резкими… Чтобы воспроизвести дальнейшие события, требуется известное напряжение. Помню, была восстановлена дефицитная райкомовская закуска. Впрочем, появилась кабачковая икра — свидетельство упадка. Да и выпивка пошла разрядом ниже — заветная Мишкина бутылка, югославская «Сливовица», кагор… |