Книга После любви, страница 78 – Виктория Платова

Ну нет, голыми руками меня не возьмешь. Не так давно я уже побывала на вершине и благополучно спустилась с нее. На страховочном тросе, второй конец которого был пристегнут к телу Алекса.

Выступающему сейчас в качестве улики.

Помнится, я уже начинала думать о виновности Алекса. что же тогда меня остановило? То, что он был для меня Алексом Гринблатом, знаменитым галеристом.

Никем другим.

А если это все же не Алекс Гринблат, а кто-то еще, воспользовавшийся именем настоящего Алекса? Кто-то, кто уже успел побывать в Эс-Суэйре и изучить ее досконально. Кто-то , кто приехал с четко продуманным планом. Кто-то, кто пас Фрэнки с самого начала – ведь Алекс и Фрэнки летели в Марокко одним самолетом, не стоит об этом забывать.

А если Фрэнки пасли – значит, он был обречен. И я просто подвернулась под руку, максимально облегчив задачу убийце.

Такое положение дел вдохновляет. Я чувствую себя раскладывающей знаменитый арабский пасьянс, где вместо традиционного набора изображений – обрывки того немногого, что мне известно. Стоит совместить их под правильным углом – и картина прояснится. Единственное неудобство – правильный угол можно обнаружить лишь случайно.

Я не видела документов Алекса Гринблата – но с тем же успехом могла увидеть их, ничего бы не изменилось. У меня самой – чудесный, восхитительный, полноценный и полнокровный паспорт на чужое имя. Я могла бы пойти в другое кафе и не встретиться с Фрэнки, а могла бы и вовсе никуда не ходить – все равно рядом с мертвецом нашли бы бритву с моими отпечатками. На смотровой площадке старого форта или где-нибудь еще. И всегда нашелся бы очередной дядюшка Иса, который подтвердил бы, что видел меня в полночь – кружащейся на метле вокруг мертвого Фрэнки.

Или в полдень – делающей Фрэнки педикюр.

Или в три часа p.m. – берущей у Фрэнки сперму на анализ.

Или в три часа a.m. – выплясывающей на его костях ламбаду.

Самбу, румбу, пасадобль.

Все это может быть близко, очень близко к истине – вот только арабский пасьянс почему-то не складывается. Что, если попробовать еще раз?

ЛЕГКО:

То, что я нагородила – бред, по-другому не скажешь. Фрэнки могли убить где угодно и когда угодно, и не обязательно в Марокко. Фрэнки могли пристрелить из снайперской винтовки, если он фигура, равная начальнику департамента по защите дельфинов от окружающей среды. Или пырнуть армейским ножом, – если он не фигура, равная начальнику департамента по защите дельфинов от окружающей среды.

Зачем такие сложности с бритвой?

Зачем такие сложности с антуражем?

Зачем такие сложности с местом и временем убийства?

И зачем понадобилась я? Чтобы отвести подозрения от кого-то еще? Но ведь Фрэнки не прикончили на закрытой вечеринке, где подозрение падает на всех и каждого. И не замочили в жилом отсеке подводной лодки.

Узкого круга лиц, причастных к преступлению, не существует.

Есть только я и Фрэнки. Ни с кем другим он не общался.

Я – не убивала Франсуа Пеллетье.

Выбравшись из кровати, я принимаюсь скакать по номеру на одной ноге, повторяя на все лады: не убивала, не убивала, не убивала!..

Неуби-вала!!!

Неуб-ивала!!!

Неу-бивала!!!

О, радость, о, счастье! я здесь совершенно ни при чем! А еще два дня назад признательные показания были готовы сорваться у меня с языка. Положительно, сидение за решеткой еще никому не шло на пользу: так и норовишь примерить на себя одежку закоренелого преступника. Одежку на вырост, на все случаи жизни – зимняя коллекция, летняя коллекция (от кутюр и pret-a-porter); жакет «спенсер», ботинки «слиппер», брюки «сен-тропез», утягивающие эластичные трусы… Как бы идеально ни сидели на мне все эти тряпки – я не убийца.

Поверить в обратное так же трудно, как и… как и в то, что стрелки на часах были переведены. Во-первых, на ресэпшене всегда кто-то есть, а вечером – особенно. Во-вторых, чтобы добраться до часов, пришлось бы воспользоваться стремянкой, слишком уж высоко они висят. В-третьих, их нельзя подкрутить, не сняв со стены: стекло не позволяет проделать это прямо на циферблате.

Версия с часами не выдерживает никакой критики, а жаль.

Погоревав об этом дополнительных тридцать секунд, я снова перехожу к Алексу Гринблату (или к псевдо-Алексу):

Третья попытка в рывке и третья неудача – пора признать: единственная вина Спасителя мира в том, что он сбежал из Эс-Суэйры, не попрощавшись со мной. Вот я и злюсь. На Алекса, кем бы он ни был. А заодно – на Доминика, проявившего глупую инициативу и лишившего меня собственного имени. Может быть – навсегда. Конечно, окажись на месте Доминика Алекс, я испытывала бы совсем другие чувства.

Прямо противоположные.

Всегда приятнее ощущать себя героиней романтической драмы, а не какого-нибудь полицейского отчета, где кристально-чистое полотно моего имени вывешено рядом с дырявыми носками мелких воришек и выцветшими футболками уличных торговцев героином.

Запах жареного лука непереносим.

Именно желание избавиться от него, а вовсе не жажда заглянуть в глаза Парижу, гонит меня из номера. Джинсы, футболка «Born to be free», синий свитер с оленем Рудольфом на плечах – я готова к выходу. Что еще может понадобиться? – сумка для мелочей или рюкзак для скитаний. Единственная дамская сумочка, которая у меня была, осталась у следователя в качестве вещдока, а брать с собой большую спортивную – жутко неудобно. Впрочем, сумка не проблема, поблизости наверняка найдется магазинчик необходимых туристу вещей.

Деньги.

Я беру сотню из пяти, оставленных Алексом. А заодно прихватываю и визитку, вдруг у меня случится настроение и я отважусь позвонить? Звонить из номера не хочется, тем более что я не помню, давала ли марокканскому следователю телефон Алекса или все-таки нет: даже если нет – лучше подстраховаться.

Ключ.

Не отельный, полученный от девушки-портье, – универсальный, полученный от Ясина.

Монета с квадратной дыркой.

Паспорт Мерседес Гарсия Торрес. Ее международные водительские права.

Все отлично устраивается в карманах, трудности возникают лишь с журналом, прихваченным мной из самолета; но журнал можно сунуть и под мышку, черт возьми, я не хочу оставлять в номере ничего более-менее ценного, более-менее важного для меня. Ощущение такое, что я вовсе не собираюсь сюда возвращаться. Какие глупости! – в этом городе мне больше некуда идти, а вечером будет звонить Доминик, он – единственный человек в мире, кому я по-настоящему нужна, единственный, для кого мое прежнее имя – не пустой звук. Единственный, кто помнит натуральный цвет моих волос и их длину, я все-таки дрянь.