Онлайн книга «Пороки и их поклонники»
– Как ты меня нашел? – Она устроилась рядом и подсунула Максу миску с клубникой. – Я бы тебя узнала. По ушам. Я хорошо помню твои уши. Где ты взял адрес? – У матери утащил. Она часто говорит, что Манька в Москву укатила и знать нас не хочет, один адрес только от нее и остался. Говорит, она тебя вырастила, жизнь положила, а ты ей в душу плюнула. То есть вы. Как сыр в масле катается, а мы тут хоть пропадай. Это она так про тебя, про вас то есть. – Давай лучше на “ты”. Все-таки я твоя сестра. – Давай на “ты”, – согласился Макс без энтузиазма. Видно было, что он как-то не так представлял себе эту встречу, если вообще как-нибудь представлял. Сделав равнодушное лицо, Архипов взбалтывал омлет из четырех яиц с сыром и беконом. Сыра и бекона было так много, что взбивалка двигалась с некоторым трудом. – А бабушка? Жива? – Жива-а! Только она теперь старая совсем. – Не может быть, чтоб совсем! Ей должно быть лет семьдесят семь или восемь, не больше. Макс посмотрел на сестрицу подозрительно. – Так разве ж молодая? Она засмеялась: – Почему ты не ешь? А мать знает, что ты в Москву укатил? Макс Хрусталев предпочел вопроса не услышать, из чего следовало, что мать ничего не знает. – А если бы мы переехали? Что бы ты тогда делал? Он вдруг удивился: – Не знаю. – А написать сначала ты не мог? Как-то предупредить? – Если б я предупредил, мать бы узнала и ни за что не пустила. И ты бы не разрешила. То есть вы. – А почему ты ночью приехал? – Дак поезд так приехал, а не я! И старикашка долго не спал. – Какой… старикашка? – Гурий Матвеевич, – подсказал Архипов и поставил перед Максом тарелку с диковинным омлетом. Омлет был размером со спутник планеты Уран. – Гурий Матвеевич не пустил бы. По крайней мере. Макс думал, что не пустит. Вот сидел под окном и ждал, когда тот уснет, а потом влез. – Руку порезал. Во! – И Макс с гордостью показал правое запястье. На запястье был узкий глубокий разрез, длинный, свежий, но уже воспаленный. Вчера Архипов его не заметил. Маша моментально изменилась в лице. Была сочувствующая родственница, стала медсестра пятнадцатой горбольницы. – Это надо немедленно продезинфицировать и заклеить. Немедленно, слышишь? – Клеить и дезинфицировать надо было вчера, – перебил Архипов, – сегодня уже поздно. Если он заразился столбняком, значит, в скором времени… остолбенеет. Он принес Максу чашку, поставил перед ним сахарницу – отсчитывать шесть ложек – и сам внезапно остолбенел. Омлет размером со спутник планеты Уран исчез с тарелки. Макс дожевывал последний кусок, который свешивался с двух сторон его рта, как колбаса, которую отец Федор утащил у Остапа. Архипов развеселился. В холодильнике имелись еще йогурты – щегольские и аристократические даноновские баночки, голова голландского сыру – твердого, в красной кожице из аппетитного воска, остатки бекона и колбаса. Архипов вынул сыр, бекон и колбасу, благоразумно рассудив, что кормить Макса Хрусталева даноновскими йогуртами экономически невыгодно и вообще как-то… бессмысленно. – А что ты собираешься тут делать? В Москве? – Как – что? – удивился Макс. – Гостить. Лето впереди, учиться не надо. – Ты… в какой класс перешел? Макс скривился и сделал неопределенный жест рукой, который мог означать что угодно. – В одиннадцатый. Да пошла она, эта школа!.. – Ты что, бросил школу?! – перепугалась Маша, и он решил не говорить ей, что у него теперь новая жизнь и дурацкая школа не имеет к ней никакого отношения. Зачем зря болтать? Все равно обратно он не вернется. Никогда. Никто его не уговорит. Бабушка скоро умрет, а без нее – что ж? Без нее совсем пропадать. И чего это Манька говорит, что она… молодая? Какая же она молодая, семьдесят с лишком? И мать всегда у нее спрашивает: “Когда помрешь, старая?” – А в квартиру как попал? – Вошел. Дверь была открыта, я и вошел. – Вот, – встрял в разговор Архипов и уселся напротив, – вот об этом я и говорю, дорогая Мария Викторовна. Именно о двери. – Чего это вы ее… по отчеству? – Из уважения. – А-а… – Бэ-э… Воцарилось молчание. Макс ел хлеб, колбасу и сыр. Он брал хлеб, клал на него сыр, а сверху накрывал колбасой. Как только хлеб кончался, он отхлебывал чай, смотрел виновато – не на Архипова с Машей, а на еду, как будто просил у нее извинения, – и брал следующий кусок, и снова сооружал башню из колбасы и сыра. – Ты что? Давно не ел? – спросила наконец сестра. – Вчера, – ответил брат с набитым ртом, – ужинал вчера. – А до этого ужинал на прошлой неделе, – равнодушно сообщил ей Архипов. – Как… на прошлой неделе? Почему… на прошлой неделе? – Меня мать не кормит больше. Уж давно! С осени. Говорит, что я ее деньги прожираю, а сам дубье стоеросовое и отребье. Мария Викторовна Тюрина только моргала. – Меня бабушка кормит. Только у нее пенсия маленькая. – Как же ты… живешь? – Нормально, – вдруг ощетинившись, выпалил Макс, – мне ничего не надо. И никого не надо. Ты не думай, я к тебе проситься не стану! К вам то есть. Я только повидаться приехал, а потом я уеду… – Бедный ты мой. Она неожиданно обняла его за голову и поцеловала в макушку, в чистые волосы, вымытые архиповским шампунем. Он не вырывался, но у него сделалось напряженное, злое лицо, и даже Архипову стало ясно, с каким трудом он терпит ее прикосновения. Года три он мечтал о том, как найдет ее. Не то чтобы это были какие-то определенные мечты, но все же ему очень хотелось. Бабушка рассказывала, что у него есть сестра, а эта сестра очень любила его, маленького. Он-то ее совсем не помнил, ну вот нисколечко. Потом ему стало казаться, что начал вспоминать – какой-то холодный парк, дождь, беретка с красным помпоном. Что-то радостное было в этом красном помпоне, ожидание ласки или какого-то простенького веселья. Нет, ничего он не помнил. Мать не любила его, он очень рано это понял. Он был обузой, тяжелым грузом, который отец навязал ей, а сам бросился под поезд. Отцу оказалось легче всех – он перестал быть, только и всего. А Макс остался – почти совсем один. |