Онлайн книга «Олимпия Клевская»
|
— Пекиньи, ты любовник моей жены! — Я?! — Хочешь не хочешь, а ты, Пекиньи, объяснишь мне, почему моя жена искала ссоры со мной. И ты мне объяснишь, зачем ей теперь понадобилось мое возвращение. Пекиньи, мой договор с Луизой был подписан сегодня утром. И его условия, заметь, Пекиньи, касаются только будущего, но задним числом они ничего не оправдывают! — Ты с ума сошел! Да у тебя, мой дорогой, даже глаза вылезают из орбит! — Я не шучу там, где задета честь моего имени, тебе это понятно, герцог? — Э, несчастный, да кто говорит о твоем имени, кому есть дело до твоей жены и этих ваших супружеских счетов задним числом? Твоя жена? Я ее знать не знаю! Ваш разрыв? Мне на него плевать, я и услышал-то о нем только сегодня. — Верю без труда, он и произошел сегодня в два часа пополудни. — Майи, честью клянусь: я только мимоходом упомянул о графине! — Однако ты начал с того, что просил меня примириться с ней. — Для твоего же блага, мой дорогой, чтобы тебе не остаться одному, когда придется порвать с этой бедняжкой Олимпией. Одиночество убийственно для человека с твоим воображением, а в подобных случаях иметь при себе хотя бы жену все же лучше, чем никого. — Не думай, герцог, что я тебе позволю сказать еще хоть что-нибудь, прежде чем ты мне дашь честное слово. — Какое слово, граф? — Герцог, я тебе не угрожаю; мы оба слишком воспитанные люди и слишком добрые приятели, чтобы так вести себя друг с другом, и все же ты мне поклянешься, ты дашь слово герцога… — Да в чем мне клясться? — Что ты не знаешь мою жену, как ты сейчас сказал. — Мой любезный Майи, вот тебе слово герцога: клянусь честью моей семьи, моей кровью и моими предками, что твою жену я видел не более трех раз: в день вашей свадьбы, поскольку был твоим шафером, в день ее представления ко двору и сегодня после полудня в Рамбуйе. — Как, Луиза была в Рамбуйе? — Да, я ее заметил, но мы даже словом не перекинулись. Кстати, это мне напомнило еще одну странность. — Скажи, какую. — О твоей жене? — Говори. — Разве тебя это занимает? — Э, смотря какая странность. — Но, в конце концов, если это довольно странная странность? — Это никак не может меня волновать, ведь мы, как ты сам заметил, расстались. Но все-таки это подобающий интерес, если муж… — Ну да, действительно, вполне подобающий. Что ж! Раз ты считаешь, что этому мужу… — Моя жена свободна. — Да, но все же свободна до тех или иных пределов, включая их либо исключая. — Я бы предпочел, чтобы исключая. — К примеру, так: свободна вплоть до герцога и пэра, но при этом исключая его, будь он хоть дважды герцогом и пэром, не правда ли? — Пекиньи! — Так вот, мой дорогой, если тебе не по вкусу, что твоя жена на кого-то слишком засматривается, а этот кто-то слишком засматривается на нее, сейчас самое время… — Самое время для чего? — Чтобы встать между женой и той персоной, на которую она поглядывает Граф провел ладонью по лицу. — Ну, — сказал он, — это лишь чтобы меня позлить. Это у меня есть любовница, а Луизу я знаю: она может состроить глазки тому или другому, но не более. — Значит, в своей жене ты уверен? — Уверен. — Отлично! Друг мой, вера спасительна. Затем Пекиньи прибавил про себя: «Если Олимпия само совершенство, то и Майи также образец в своем роде. Что за пара! Какая жалость, что их приходится разлучать!» — Итак, — продолжал Майи, — ты дал слово, и я вправе не сомневаться, что ты сюда пришел по собственному почину и только из-за Олимпии? — Положись на это, я же возвращаюсь к моему плану. — Милый друг, не стоит мне его объяснять, это был бы напрасный труд. — Почему же? — Потому что это ни к чему не приведет. — Ох, черт возьми! Неужели я строил планы впустую? — Совершенно впустую. Я утратил любовь моей жены, или, по крайней мере, эта любовь уснула, а проснется лишь тогда, когда это будет угодно Богу. — Или дьяволу. — Да, герцог; а что до Олимпии, повторяю тебе: я ее не выпущу из рук, она принадлежит мне и никакая сила ее у меня не отнимет. — Все это не более чем слова: «Verba volant [47] (лат.)]», как выражается отец Поре. — Как тебе известно, мой любезный герцог, существуют слова и совсем иного рода. Слова Евангелия, слово чести… — Не стоит так горячиться, а главное, не бросайся словами Евангелия. Это добро не расточают попусту. — Вот еще! Я что, не хозяин своей любовницы? — Э, нет! — Вот как? Любопытно. — Любопытно или нет, а это так. — И кому же она в таком случае принадлежит, моя любовница? — Королю, черт возьми! Так же как и Париж. Если королю будет угодно повысить солевую подать на свой город, он едва ли станет справляться о твоем мнении или даже о мнении самой столицы. — Да, но… — Никаких «но». Мадемуазель Олимпия актриса, она принадлежит Французской комедии, которой владеет король, поскольку все комедианты суть люди короля. — А, так ты изволишь шутить! — Я? Честное слово, я от подобного намерения за тысячу льё. — Что ж, скажи королю, пусть попробует прийти и взять у меня Олимпию, тогда увидим! Пекиньи пожал плечами: — Он ведь постесняется, король, не так ли?.. — Ах, Пекиньи, ты воистину бесценный друг. Ценю твою редкую деликатность: ты понял, что мне угрожает опасность, и хочешь избавить меня от нее. — Каким образом? — Ты проведал, что затевается заговор против моей бедняжки Олимпии и, не подавая виду, указываешь мне спасительный выход. — Кто? Я? — Это прекрасно, не отпирайся, это прямо-таки возвышенно, благодарю! Сегодня же ночью я увезу ее в Нормандию, в мое маленькое поместье. Помнишь, то самое, что по соседству с Курб-Эпином, владением госпожи де При. — Нет, это я тебя благодарю за предупреждение. Можешь быть уверен: мадемуазель Олимпия не поедет в Нормандию. |