Онлайн книга «Олимпия Клевская»
|
— Вот еще! — озадаченно промолвил Майи. — Это почему же она не поедет? — Потому что я ей помешаю. — Ты? — Я самый. Видишь ли, милейший граф, я не намерен допустить, чтобы король умер с тоски, и тем самым занять место подле Жака Клемана и Равальяка! — Черт возьми, это уж слишком! — Мой славный Майи, будь она твоей женой, я бы и слова не сказал, я бы тебя одобрил, посоветовал бы тебе упрятать свое добро подальше, потому что со стороны его величества это было бы уже воровство, хотя история знает такие примеры, вспомним поступок Людовика Четырнадцатого с супругом госпожи де Монтеспан… Но любовница… — Герцог! — Ах! Ну и что? — Чтобы именно ты? Мы же друзья! — Это вне службы, но здесь, мой дорогой, я на службе у короля. — Подстроить мне ловушку, отнять у меня любимую женщину? — Девчонку-комедиантку! — Да, но если король ее захотел, почему бы и мне не желать ее? — Король, милейший, это король. — Ты хочешь довести меня до отчаяния? — Если я увижу, что ты способен из-за этого отчаиваться, ты меня позабавишь. — Это уж чересчур, герцог, по-моему, пора кончать. Пекиньи встал. — Я думал, ты человек с умом, — произнес он. — Да, но и не без сердца. — Прелестно! Добрый час я хожу вокруг да около, привожу кучу доводов, лгу, хитрю, кривляюсь… — С какой целью? — Ты же знаешь! — Ну да, знаю: чтобы захватить Олимпию. — Проклятье! Что делать, если таков приказ короля? Все же это легче, чем взять бастион. — Пекиньи, те бастионы, которые ты брал, обороняли испанцы или немцы. — А Олимпию обороняешь ты, не так ли? — Да- — Мой дорогой, мне было бы горько схватиться с тобой; но я смирюсь с этим, а смирившись, возьму бастион. Ты ведь знаешь мою теорию неприятностей. — Послушай, Пекиньи, мое последнее слово. — Выкладывай. — Если только Олимпия меня любит… — Ты говоришь одни глупости и во время нашего разговора все больше теряешь разум. Все, что я от тебя слышу, — набор невообразимых пошлостей. Говоришь, если Олимпия тебя любит?.. Черт возьми, ну да, о на любителя. Ну и что? — Как это ну и что? — Да очень просто. Возвращаюсь к прежнему сравнению. Разве налоги на соль любят короля? Нет, они принадлежат королю, вот и все. Если мадемуазель Олимпия не любит короля, не заявит же она его величеству, что он ей противен? — Именно это она ему и скажет. — Полно, мой дорогой, тогда она была бы просто грубиянкой и тупицей, а я не думаю, что она на такое способна. Никогда она ему этого не скажет, она ведь особа со вкусом, а король достоин любви. Он очарователен, наш король! Видел бы ты его сегодня вечером! Он определенно красивее тебя. Он и моложе тебя, да, сверх того, он король, а это чего-нибудь да стоит. Представить себе женщину, которая не полюбит короля? Вот еще! Что это была бы за женщина? Да и послушай, дорогой, всем твоим рассуждениям не хватает здравого смысла! Это увлечение монарха актрисой не продлится вечно. Проклятье! Если тебе так нужна эта Олимпия, ты потом снова ее обретешь. — О, что ты такое болтаешь? Это же омерзительно! — То, что ты делал, во сто тысяч раз хуже того, что я говорю. Подведем итог. — Он подведен. Я отказываюсь. — Хорошо. В таком случае пропусти меня к даме, я хочу с ней побеседовать сам. Майи рванулся вперед, чтобы преградить герцогу дорогу. — Что?! Ты хочешь говорить с Олимпией о таких мерзостях? — вскричал он. — Никогда, герцог! Никогда! — Если я не поговорю с ней сегодня, это произойдет завтра, только и всего. — У меня? Ни за что! — Если не у тебя, так в другом месте — в театре. — Скорее я убью тебя. — Если ты меня убьешь, Майи, я оставлю в наследство какому-нибудь другу мой план, который ты не пожелал принять. Друг пустит этот план в ход, и тебе придется убить также его, лишь бы не дать ему поговорить с твоей Олимпией. — Тогда я ее убью! — Прекрасно! Начал с безумств, кончаешь глупостями. Ты вроде римлянина Виргиния, господина, убившего свою дочь. Очень красиво, ничего не скажешь, только Виргинии все-таки дочь убил, а не любовницу, да и децемвир Аппий был сущим чудовищем, свирепым тираном, тогда как Людовик Пятнадцатый — монарх очаровательный. — Какая мне разница? — Да нет, некоторая разница есть, и ты увидишь какая. После стольких убийств король сочтет тебя помешанным, засадит в Бастилию, и ты там сгниешь, расписывая стены камеры сонетами, восхваляющими твою любовницу. Право, соизволь затвориться лучше в себе самом. Я предельно точно обрисовал ситуацию, а потому послушай… — Боже! Я и так уже слишком многое выслушал. — Король влюблен в женщину. Что ты сказал бы на это? — Ничего, мне это безразлично. — Эта женщина принадлежит твоему ближнему. А на это ты что сказал бы? — Но… — Ничего, не правда ли? Хотя лучше бы, если бы это была жена, к примеру, твоего друга Пекиньи, тут бы ты посмеялся, и все бы вместе с тобой резвились, как мошкара в солнечном луче. Боже мой, признай же, что в обоих случаях все так и было бы! — Да, но женщина, которую любит король, мне не жена, а любовница. — И что ж, ты помешаешь другим посмеяться над этим? — Нет, но мне все же будет не до смеха. — Какая разница! Все окажутся на стороне короля, что вполне естественно, коль скоро они добрые французы. Король исполнен природного очарования; кроме этих чар, которые, впрочем, неотразимы, у него имеется Бастилия: Бастилия для Олимпии, если она будет груба с монархом, Бастилия для Майи, если он вздумает бунтовать против его величества; Бастилия справа, Бастилия слева, Бастилия повсюду. Мой добрый друг, я слишком много здесь наговорил, у меня даже в горле пересохло. А мне даже не предложили во время столь долгой беседы ничего прохладительного, кроме удара шпаги. — О, прошу прощения, мой дорогой герцог. — Да, понимаю, это сурово, но для тех, кто хочет получить удовлетворение посредством удара шпаги, у нас есть маршальский суд и Бастилия. Вечно Бастилия! Что за дьявольская перспектива… Послушай! Говорят, пирамиды — самые высокие сооружения в мире. Так вот, я тебе клянусь, что это заблуждение, ибо пирамид не видно за десяток льё. А эту взбесившуюся Бастилию видишь отовсюду. Это она то сооружение, выше которого нет в целом свете. |