Книга Дочь Клеопатры, страница 47 – Мишель Моран

— Черный лавовый цемент? — тут же подбросил вопрос Витрувий.

— Отделка полов. Хорошо смотрится в окаймлении из белой тессеры.

— Сарнский известняк?

— Его чешуйками можно выложить потолок, получится как бы домашняя пещера.

— Отшлифованный камень, скрепленный известкой и обшитый деревом?

Я усмехнулась.

— Дешевые постройки, на один сезон.

Витрувий откинулся в кресле и расцепил руки.

— Где тебя этому научили?

— В Александрии. В Мусейоне были предметы по выбору, и я предпочла заниматься архитектурой.

В глазах собеседника промелькнуло любопытство.

— Похоже, ты настроена очень решительно.

— Да. Знаю, мои рисунки производят впечатление, но им недостает научной точности. Я хочу создавать настоящие чертежи.

— Для этого необходимо знать математику. Особенно геометрию.

— Я изучала эти предметы.

— Тогда почему твои наставники не показали тебе, как применять познания при строительстве?

— Не успели. Обучение слишком быстро закончилось, — обронила я.

Почему так случилось, можно было не объяснять.

Витрувий снова вздохнул.

— Тогда начнем с мавзолея.

Я поскорее открыла альбом на самом удачном эскизе материнской гробницы и протянула Витрувию, пояснив:

— Все выстроено из белого мрамора. Пол выложен перламутром, колонны изображают кариатид.

— Целиком из мрамора? — переспросил архитектор, изучая рисунок.

Я кивнула.

— А впереди что-нибудь было? Вроде высокого заостренного столба?

— Да. Два обелиска. Оба из гранита.

Он достал стиль и принялся торопливо записывать.

— Какого цвета?

— Красного. А разве Цезарю тоже нужны обелиски?

— Ему нужно в точности то, что он видел в Александрии, почти без единого изменения.

— Хорошо, я все расскажу.

Успех с Витрувием настолько меня окрылил, что во второй половине дня, когда пришла Юлия и попросила накрасить ей лицо, я была совершенно не против.

— Хочу выглядеть как египетская царица, — заявила она, сидя в нашей купальне, покуда Галлия вплетала ей бусы в прическу.

— Хозяйка, вы не забыли? Перед театром все должно быть снято!

— Ага, — нетерпеливо отмахнулась девушка. — Хотя бы сейчас… А может, Селена сделает мой портрет?

— Я не рисую людей!

— Зато рисуешь дома, — возразила она. — Как иначе я это запомню?

— Не знаю. Посмотри в зеркало.

— Пожалуйста, — взмолилась дочь Цезаря. — Ведь я не могу позвать настоящего живописца, иначе слухи дойдут до отца. Бедная Галлия так старалась…

Гостья надула губки. Посмотрев на рабыню, я поняла, что выбора нет. Если не уступить, избалованная девушка будет заставлять ее повторять это снова и снова, пока я не сдамся.

Пришлось идти за рисовальными принадлежностями, хотя мне претила мысль о том, чтобы тратить на Юлию одну из прекрасных кожаных страничек, да еще и рвать из альбома: она ведь наверняка заберет портрет на память.

— Разукрашивать будешь? — спросила девушка, когда я вернулась.

— Нет.

— Как же я потом вспомню цвета?

— Воспользуешься воображением.

Я отвернула крышку с бутылочки, аккуратно макнула перо в чернила и приступила к делу. Юлия меж тем то и дело смотрелась в зеркало.

— Надо было мне родиться в Египте, — вдруг сказала она.

— Тогда ты была бы мной и лишилась бы царства.

— Но тебе ведь здесь хорошо, правда?

Девушка захлопала темными густыми ресницами, очевидно даже не представляя себе, чего натерпелись мы с Александром.

Галлия прищелкнула языком.

— Она здесь в плену, хозяйка.

— Зато живет на вилле Октавии, — возразила Юлия. — Ходит в школу и учится архитектуре.

— Да, но здесь Рим, — прибавила рабыня. — А ее родина — Египет.

— Лучше бы там была моя родина, — вздохнув, повторила дочь Цезаря.

Когда Галлия заплела ей в волосы последнюю бусину, Юлия встала с кресла и с улыбкой повертелась перед зеркалом из полированной бронзы.

— Неудивительно, что ты скучаешь по Александрии, — бездумно бросила она.

Из купленного накануне фиолетового шелка сшили две туники. Моя висела на мне, словно прямой бесформенный мешок, зато на Юлии ткань так и льнула к изгибам тела. Лиловые тени для век, полученные из красной охры и синего азурита, прекрасно сочетались с одеждой и бусинами в волосах девушки. Теперь она и впрямь напоминала царевну. И вдруг я услышала:

— Дай мне свою диадему.

Заметив мое замешательство, девушка сразу нахмурилась.

— Это же для рисунка.

Галлия неодобрительно прищурилась, однако я сняла с головы жемчужную ленту, которая некогда олицетворяла мою грядущую власть над Ливией и Киренаикой, и протянула Юлии.

Она поправила украшение на темных кудрях.

— Ну что, похоже на твою мать?

Я знала, какой ответ ей нужен.

— Да.

— Нарисуешь меня в диадеме?

— Если не будешь вертеться.

— Мне сесть или встать?

Я помедлила, разглядывая портрет.

— Продолжай стоять. Заодно изображу сандалии.

Удивительно, какой тихой и неподвижной могла быть Юлия, когда ей что-нибудь требовалось. Она терпеливо стояла, давая мне зарисовать каждую складку на тунике, а затем по моей просьбе осторожно повернулась в профиль, чтобы показать перевитую бусинами прическу. Когда я наконец сказала: «Готово!» — она радостно хлопнула в ладоши, воскликнув:

— Хочу посмотреть!

При виде альбома девушка ахнула, посмотрела сначала на Галлию, потом на меня.

— Неужели я такая красивая?

У меня даже зубы скрипнули.

— Черно-белые портреты всегда немного льстят.

— Но ты его раскрасишь?

— Чем?

— Сейчас же пошлю раба за всем необходимым. Смотри, что за прелесть получилась. Только представь, как это будет смотреться в цвете.

В дверь резко постучали, и я, не успев возразить, испугалась:

— Прячься скорее! Вдруг там Октавия?

Юлия даже не шелохнулась.

— Нет. Это Марцелл. Впусти его, Галлия, — проворковала она.