Онлайн книга «1974: Сезон в аду»
— Но я же тебя специально попросил… — Я сидел в машине. — Но я же просил… — Я знаю, но Барри решил, что она будет нервничать, если я войду. — Я уронил сигарету под ноги, в лужу, и почти поверил сам себе. Хадден на другом конце провода, подозрительно: — Правда? Сигарета зашипела в грязной воде. — Ну да. — Во сколько ты вернешься? — Где-то между двумя и тремя. — Я должен с тобой поговорить. — Да, я знаю. Я повесил трубку. Я смотрел, как Джилли, Том и вся остальная свора выбегали из здания полиции, натянув пиджаки на головы, торопясь к своим машинам и офисам с теплым желтым светом. Я натянул пиджак на голову и приготовился бежать. Тридцать минут спустя «вива» провоняла беконом. Я опустил стекло и уставился на Брант-стрит, Кастлфорд. Пальцы измазались от бутерброда. В передней дома номер 11 горел свет, отражаясь в мокром черном асфальте. Я сделал глоток горячего сладкого чая. Свет погас, и красная дверь отворилась. Пола Гарланд вышла из дома под цветастым зонтом. Она закрыла дверь и пошла по улице в сторону «вивы». Я закрыл окно и сполз на спину. Я слышал, как к машине приближались ее высокие коричневые сапоги. Я закрыл глаза, сглотнул и стал думать, что, к чертовой матери, я ей скажу. Сапоги подошли и стали удаляться по другой стороне улицы. Я сел и посмотрел в заднее стекло. Коричневые сапоги, бежевый плащ, цветастый зонт свернули за угол и исчезли. Барри Гэннон однажды сказал такую фразу: «Все великие строения похожи на преступления». Если следовать записям, которые передал мне Хадден, в 1970 году Джон Доусон спроектировал и построил «Шангри-Ла» — проект, который вызвал восторг как в архитектурной среде, так и среди публики. Телевидение и пресса были приглашены внутрь с тем, чтобы собственными глазами увидеть шикарные интерьеры и должным образом отразить их красоту. Стоимость огромного бунгало была оценена в полмиллиона фунтов с лишним. Это был подарок, который самый успешный британский архитектор послевоенного времени сделал своей жене на серебряную свадьбу. Названная в честь мистического города из любимого фильма Марджори Доусон «Потерянный горизонт», [20] вилла «Шангри-Ла» покорила воображение Великого Британского Народа. Но ненадолго. Мой отец всегда говорил: «Если хочешь узнать художника — взляни на его произведение». Обычно он имел в виду Стэнли Мэттьюса или Дона Брэдмана. Я смутно припоминаю, что мои родители однажды в воскресенье специально ездили в Кастлфорд на «виве». Я представил себе, как они ехали, почти не разговаривая, в основном слушая радио. Скорее всего, они припарковались в начале подъездной аллеи и рассматривали «Шангри-Ла» из машины. Взяли ли они с собой бутерброды и фляжку? Я очень надеялся, что нет. Нет, скорее всего, они заехали в Ламбс, чтобы съесть по мороженому на обратном пути в Оссетт. Я представил себе своих родителей, сидящих в автомобиле, припаркованном на Барнсли-роуд, и поедающих мороженое в полной тишине. Когда они вернулись, отец, наверное, сел и написал мне письмо о вилле. Скорее всего, днем раньше он ездил поболеть за свою любимую «Таун», если, конечно, они играли дома. Тогда он сначала написал бы мне об этом, а уж потом высказался бы по поводу «Шангри-Ла» и мистера Доусона. В 1970-м, за год до Флит-стрит, я сидел в своей брайтонской квартире с видом на море, просматривал наискосок еженедельные письма с Севера, которые казались такими милыми южным девушкам по имени Анна или Софи. Я швырял их недочитанными в мусорную корзину, благодаря чертову бабушку, что «Битлз» были из Ливерпуля, а не из Ламбета. В 1974-м я сидел в той же самой машине в начале той же самой подъездной аллеи, пялясь сквозь дождь на то же самое выбеленное бунгало, изо всех сил жалея, что я не прочел отцовское мнение о «Шангри-Ла» и мистере Джоне Доусоне. Я открыл дверь, натянул пиджак на голову и спросил себя, какого хера я вообще сюда приперся. У дома стояли две машины: «ровер» и «ягуар», но дверь мне никто не открыл. Я снова нажал на кнопку звонка и посмотрел через дождь на сад, на пруд, на «виву», припаркованную на дороге. Мне казалось, я разглядел в пруду две или три гигантские золотые рыбки. Я пытался понять, нравится ли им дождь, чувствуют ли они его и имеет ли он для них какое-нибудь значение. Я повернулся, чтобы в последний раз нажать на звонок, и оказался лицом к лицу с полным мужчиной, и это загорелое лицо было недобрым. Он был одет в костюм для гольфа. — Миссис Доусон случайно нет дома? — Нет, — сказал мужчина. — А вы не знаете, когда она вернется? С грехом пополам я вспомнил имя. — Что ж, не буду вас задерживать, мистер Фостер. Спасибо за помощь. Я повернулся и пошел прочь. На полпути я обернулся и заметил, как в окне дернулась занавеска. Я свернул на газон и пошел по мягкой траве прямо к пруду. От дождя на его поверхности появлялись сказочные узоры. Ярко-оранжевые рыбы в глубине не двигались. Я повернулся и стал разглядывать «Шангри-Ла» под дождем. Ее изогнутые белые ярусы напоминали гору устричных раковин и одновременно Сиднейский оперный театр. Я вспомнил высказывание моего отца о мистере Джоне Доусоне и его вилле: «Шангри-Ла» была похожа на спящего лебедя. Полдень. Уилман Клоуз, Понтефракт. Костяшки пальцев пробарабанили по запотевшему стеклу «вивы». Спустившись с неба на землю — жесткая посадка, — я открыл окно. Пол Келли заглянул в машину: — Барри-то, а? Ни хрена себе попал. — Он запыхался и был без зонта. — Да уж, — сказал я. — Я слышал, ему голову отрезало. — Да, говорят. — Ну и конец. Да еще и в этом гребаном Морли. — Не говори. Пол Келли ухмыльнулся: — Ну и вонь у тебя, приятель. Чем это ты занимался, а? — Ел бутерброд с беконом. На себя посмотри. — Я поднял стекло, но не до конца, и вышел из машины. Черт. Пол Келли, фотограф. Троюродный брат более знаменитого Джона и его сестры Полы. Дождь усилился, а с ним и моя параноидальная подозрительность: |