Онлайн книга «Провинциал и Провинциалка»
|
Я сблизился с Павлом Гребенниковым именно тогда, когда выяснилось, что мы оба идем в их девичью сто двадцатую комнату. Мы были с ним однокурсники. Но до этого только кивали друг другу. – Ты тоже к ним? – спросил Гребенников. Вопрос был в лоб, потому что мы оба заворачивали по коридору в их комнату. – Да. – К ним Полупроводники собираются прийти. Забито. То есть студенты с отделения полупроводников. – Точно? – спросил я. – Да. Их вино у девчонок уже на столе стоит. – И тут же Гребенников, улыбаясь, добавил: – Но их самих пока нет… Мы были очень молоды. И очень веселы. Мы приостановились на углу, и оставалось только выяснить последнее. Улыбаясь, я спросил: – А между прочим, ты к кому? – Ну, например, к Чекиной Вале. – Это удачно. Не поссоримся. А я – к Цаплиной. Мы засияли – получалось, что сама судьба делала нас товарищами, во всяком случае, на этот вечер. – А ты Вале Чекиной, кажется, земляк? – Точно, – сказал я. – Это что, так важно? – Еще бы! Придя в сто двадцатую, мы вдруг сглупили и устроили нелепый скандал: – Зачем вы и нас пригласили, и их?.. Подлость! Что-то подобное мы им мололи минут десять. Они обиделись. Они молчали. А мы повторяли: – Зачем же давать авансы и вашим и нашим? Они молчали. И не стали садиться к столу. Получилась неприятная пауза. Наконец Валя Чекина сказала мне: – Вот скажи-ка честно, кто тебе нравится на нашем курсе? Из девушек? Только честно скажи – мы же земляки. – Ты и Цаплина! – выпалил я. – Нет, ты честно скажи. Назови всех, кто тебе нравится. – Ты и Цаплина, – упрямо твердил я, ни на шаг не отходя от золотой жилы. И опять потянулась этакая постыдная пауза. Опять они молчали. Они сидели по углам. Особенно дулись не упомянутые среди «нравящихся» Лариса Чубукова и маленькая Чечеткина. Ожидалось, что парней будет шестеро, а сейчас вместо шести было лишь двое. И оба какие-то психи. Цаплина решила высказаться: – Они, то есть те ребята, для нас, пожалуй, приятнее. Я как раз разливал вино (наше, мы тоже принесли) по стаканам. И вот стаканы стояли на столе полнехоньки, в неловкой и нелепой ситуации, а Цаплина высказывалась: – Они приятнее. Они основной состав, а вы… – А мы? – А вы – дубль, – спокойненько и строго выговорила Цаплина. Она дружила с Полупроводником, яростным футбольным болельщиком. Эта пауза была уже совсем никуда не годной. И тут Валя выручила – рассмеялась: – Ладно, девочки. Давайте веселиться! Дубль ведь тоже играет. – Во всяком случае, его не прогоняют с поля, – сказал я с обидой. – Вот-вот. Девочки, за стол! Был уже третий курс – нас всех разнесло по разным специальностям, а значит, по разным группам. Так что около года я их никого не видел. Разве что только на бегу мелькнет лицо. Однажды я стоял в очереди в библиотеку – сдать учебники, две связки, штук двадцать пять, – стоял и томился. Вдруг услышал: – Здравствуй, земляк. – Привет, Валя. Валя стояла и лучилась – похорошевшая, посветлевшая. – Ну, как ты? – Подожди… Положу книги. Мы отошли. Присели на низкий подоконник, болтали. А я не терял при этом из виду свою очередь. – Ну, что в сто двадцатой?.. Уже повыходили замуж? – Ничего подобного. – А Чубукова? Лариса?.. Она не перестала тебя грызть? Валя улыбнулась: – Перестала. – Ну, еще бы. Ты ведь специально излучала сияние, а парни млели. Это и высушило Ларису. Я подшучивал, а Валя неожиданно посерьезнела. И сказала: – Не смейся над ней. Она сейчас такая добрая, грустная… – Лариса? – Да… Она такая прелесть. Понимаешь, – Валя понизила голос, – она очень влюблена. Только тс-с об этом. – Она вдруг встрепенулась вся и спросила с жаром: – Миленький! (Надо сказать, что это ее «миленький», хоть и прошло время, а все же кольнуло меня.) Миленький!.. Ты ничего не открыл? Ну, чего-нибудь выдающегося?.. – Нет. – А почему? – Не знаю… – Ты не обижайся. Я ведь к чему говорю: у нас один студент сделал труднейшую задачу… Я прямо восхитилась. Я теперь как слышу «наука», «открытие» – мне прямо не по себе становится. Ах, как хорошо быть талантливым!.. Она вся светилась. И спрашивала: – А ты не думал над этим? Не задумывался? И поддразнивала, и как бы рассматривала собеседника со стороны: – А ведь нельзя, миленький, не думать. Нельзя! За какой-то год она заметно переменилась. Речь стала быстрая, находчивая, и это очень ей шло. Кроме того, в ней появилось особое женское обаяние, как бы приодетое в манеру этакого легкого разговора. – Тебе надо подружиться с какой-нибудь приличной девушкой… Ты понял? И это она всерьез говорила, а в глазах прыгали бесенята. – А то я напишу нашим землякам, в каких ты компаниях бываешь. – В плохих, что ли? – Не в плохих, но и не в хороших. Тебя окружают несимпатичные люди. Малосимпатичные. – Ах да, ты же любишь, чтобы все было красиво! – Вот именно. И тебе советую. – Ай-ай! – И не айкай! – Она улыбнулась. – С кем это ты на днях шел по коридору? – Ну и с кем? – Не знаю уж с кем. Тянул к себе каких-то двух теток в возрасте. – В каком еще возрасте?.. Им тридцати нет. – Миленький, им сильно за сорок! – И она начала хохотать. – Нет тридцати, ой, ты меня уморил! Да они на ладан дышат!.. Они шли, от коридорного сквозняка качались! Ей было девятнадцать, она закидывала голову с короткими остриженными волосами и заразительно хохотала. И все, кто шел мимо нас, оглядывались – и, как по приказу, улыбались, приобщаясь к ее радости. Особая была минута. А это уже было в конце четвертого курса, когда я на физическом практикуме случайно встретился с Цаплиной Надей. Цаплина стала строже, деловитей. – Садись рядом, – сказал я, ставя еще стул к столику с приборами. – А у тебя что? – Магнетизм. – У меня тоже… |