Онлайн книга «Варшава»
|
– А я раз видел, как в аптеке продавались гондоны. – Что это? – Это когда ебутся, надевают на хуй. Ты знаешь, как ебутся? – Да, знаю. – Только никому не говори, что знаешь. До восьмого класса это знать не разрешается. – А что, если узнают, что я знаю? – Во-первых, поставят «неуд» по поведению за год. Во-вторых, родителей уволят с работы. – Ничего себе… – А ты думал. А знаешь, что такое «красная» фотопленка? – Нет. – Эта такая пленка – на нее снимаешь, и все на ней получаются голые. – У тебя такая есть? – Была одна в том году – выменял у пацана на набор марок, «космос». Отснял всю. – И кого ты снимал? – Так, шел по городу – и прохожих. И там в одном месте что-то не сработало, и вместо хуя получилась пизда, а вместо пизды – хуй. – А где она сейчас? – Кто она? – Пленка. – Я ее пацану продал за три рубля. Чтоб дома мамаша не нашла. – А что бы тебе сделали, если б в школе узнали? – Ничего. Учителя не знают, что такая пленка бывает. Захожу в столовую. Мужик с красно-синим мохеровым шарфом на шее ест суп. На столе лежит высокая меховая шапка. Больше в столовой – никого. Барменша в белой блузке, с выбеленными волосами читает книгу «Три товарища». Ей лет сорок, вокруг глаз и на лбу – морщины. Я говорю: – Сто граммов вина. «Монастырская изба». – Сто восемьдесят рублей. Кладу купюры на прилавок. Барменша берет откупоренную бутылку без пробки, на глаз льет в большой граненый стакан, забирает деньги. У нее на правой руке – широкое золотое кольцо. Я сажусь за стол, засыпанный крошками, отпиваю. Мужик поднимается, надевает шапку, идет к выходу. На столе остаются грязная тарелка и стакан. Допиваю вино одним глотком, встаю, подхожу к прилавку. Книга лежит на стуле, переломанная, обложкой вверх. Я стучу костяшками по прилавку. Барменша выходит из боковой двери. – Ну, чего хочешь? – Еще сто вина. – Стакан давай. Я тебе что, каждый раз буду новый стакан брать? Сижу, откинувшись на спинку стула, двигаю пустой стакан по столу. Барменша читает. Я встаю подхожу к ней, ставлю стакан. – Сто водки. – Сразу надо было с этого начинать, а то вина, вина… Вино только женщины пьют, ясно? Хотя я больше люблю ликеры, честно тебе сказать. С Польши привозят – веселых таких цветов, знаешь? Правда, на следующий день потом голова болит… – Она улыбается, наливает мне водку. Я плачу, тут же выпиваю, ставлю стакан и иду к выходу. На улице совсем не холодно, лужи. По Долгобродской едет черный «БМВ», в нем – два чувака и две девушки. Гастроном. Я беру бутылку «жигулевского», открываю привязанной открывалкой. Делаю глоток, выхожу на улицу. Дверь захлопывается с резким ударом. Все небо – в облаках. Небо – черное, а облака белые. Я стою перед входом в магазин, задрав голову. Отпиваю пива, разглядываю рисунки под надписями «хлеб», «бакалея», «мясо». Бутылка пива выскальзывает, разбивается. В ней было больше половины. У меня встает, я захожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж. Пахнет вареным мясом. За дверью слышен женский голос: – Ну мне долго еще ждать? Все остынет… – Сейчас иду. Я задираю куртку, расстегиваю молнию джинсов, сую руку в трусы. Прислоняюсь к перилам и начинаю дрочить. Спускаю резко и неожиданно. Сопля спермы брызгает на зеленую краску стены. * * * Иду по проспекту. Сегодня – двадцать пятое, западное рождество. В витрине гастронома – искусственная елка, на ветках – куски ваты и «дождик». На стекле написано гуашью: «С новым годом!», «1993». В школе я всегда ждал новый год, а потом обламывался: ничего интересного не происходило. Числа тридцатого папа покупал у бабок возле магазина елку, ставил ее в банку с мокрым песком, а мы с мамой украшали – вешали стеклянные шары, гирлянду, разбрасывали «дождик». Под елку ставили пластмассовых деда мороза и снегурочку, а на верхушку папа надевал красную светящуюся звезду на батарейке – он купил ее в Москве, он часто ездил туда в командировки. Тридцать первого к нам иногда приходили гости, но чаще мы были втроем – слушали поздравление Горбачева, а когда начинали бить куранты, чокались шампанским – мне тоже наливали полбокала. Потом я смотрел «голубой огонек» до часу или до двух и ложился, а родители еще оставались сидеть. Только в прошлом году я не был на новый год дома – мы собирались классом у Светки Бокаревой, но все вышло лажово: двадцать человек в однокомнатной квартире. Я выпил две рюмки шампанского, водку пить не стал, а некоторые упились и тошнили в туалете. Антон хвастался, что сосался на кухне с Иркой Лысенко, но я не поверил. Звоню к Бородатому. Он открывает. – А, привет… – Привет. Я за деньгами. Ты у меня одолжал, помнишь? – Ладно, зайди, посмотри на мою берлогу. Я прохожу в тесную прихожую, оттуда – в комнату. В ней – «подвесной потолок» кофейного цвета. – Видишь? Это я сам сделал. Что я, нанимать кого-то буду? У самого, что ли, рук нет? Хочу еще такой в кухне заделать… На книжных полках «стенки» – старые газеты «Знамя юности» и телефонный справочник. За стеклом – пузатая хрустальная ваза и несколько фужеров. – Выпить хочешь? – Нет. – Что, спортсмен? – Нет, просто не хочу. – Ну, смотри, дело, конечно, твое. А я люблю – пятьдесят капель… – Бородатый хмыкает. – Я на тракторном работаю, в литейном. Нормальная зарплата, дают вовремя, хули еще надо? Он наклоняется ко мне, дышит перегаром. Я киваю. – Тракторный – один завод на весь город, где люди нормально получают, потому что тракторы везде нужны, сечешь? Мы их везде отправляем – и в Германию, и в Америку… И не хер говорить, что Союз развалился, сырья нет. Кто работает, у того все есть, ты понял? – Ага. – А еще тебе скажу – никогда не женись. Я хоть и жру дома один хлеб с салом, зато никакая падла не ебет мозги. И я своей этой – в том году развелись – сказал: чтоб ты сюда не приходила и чтоб я тебя здесь не видел. Алименты там, хуе-мое – все заплачу, но чтоб сама сюда не приходила. Увижу – надаю по ебалу. Ладно, короче давай… Он сует мне руку. – А деньги? |