Онлайн книга «У чужих берегов»
|
В этот момент вошел и Раскатов. Ухватив последние слова, он вдруг заговорил с хозяином комнаты по-французски. Но тот развел руками: – Извините, не умудрен... – Я был в этом уверен, – брезгливо проговорил Николай Аркадьевич. – Вершки, не больше! Вышелушенная сосновая шишка! – Мерси! – наклонил голову арестованный. – Разрешите отбыть вместе с вами? В вашем обществе я бы чувствовал себя несколько удобнее, нежели с этими... парнокопытными. – Осторожно, Личность! – хмуро предупредил Раскатов. – Наши ребята в таком восторге от вас, что могут невзначай... Вас из какого класса вышибли? – неожиданно спросил он. – Студент второго курса, с вашего позволения. – Ну, ладно, шагай, гнус! – негромко, но с чувством скомандовал комендант Барановский. – Дашь драпа – шлепну! Арестованный тряхнул лохматой шевелюрой. – В твоем воспитании, человекообразный, были существенные пробелы, – и, сильно прихрамывая, потащился к пролетке, в которой приехал Раскатов. Тут же Личность сообщила и адреса двух своих сообщников. Мы взяли их на квартирах, пьяненьких. – Надеюсь, шумового оформления не было? – спросил лохматый уже в угрозыске. – Терпеть не могу такого в спектаклях: это безвкусица. Начался допрос. К тому времени Личность окончательно протрезвела и отвечала сжато и точно: – Констанов. Евгений Михайлович. Тридцать шесть лет. Из мещан древнего града Таганрога. Атеист. Член Всероссийской партии анархистов-максималистов. – А разве есть такая? – спросили его. – Была. Федерация «Набат». Мне показалось странным, что Раскатов не проявил интереса к таким любопытным деталям. Он лишь спросил:. – Намерены говорить откровенно? По душам? Констанов вздохнул. – В трезвом виде по душам – не могу. Совершенно не способен к душевным собеседованиям без жидкого топлива. А откровенен буду. Это входит в мою программу. – Хорошо. В таком случае начнем с истоков – с вашего появления в городе... За полгода до описываемых событий путейский рабочий Евстигнеев, проживающий в Новониколаевске, решил перебраться в Среднюю Азию на железнодорожную новостройку. Он списался с кем надо, выслал документы. Вскоре получил согласие и денежный аванс. Воротясь с почты, Евстигнеев подобрал во дворе дощечку-клепку от разбитого бочонка и вывел, на ней вкривь и вкось химическими чернилами: Продается по случаю отъезда Прибил дощечку на углу своей развалюхи и стал ждать покупателя. Жене своей сказал: – Бог даст, на неделе загоним барачишко и махнем искать новой доли. Лишь бы не продешевить!.. – Ох, как-то оно выйдет, Петенька! – отвечала супруга. – Живем на отшибе, от центру-то, не ближний свет, кто сюда захочет? Барак действительно стоял на отшибе, на самой окраине города, и реальных надежд заполучить покупателя было немного. Евстигнеев втайне и сам думал, что придется уезжать ни с чем, и собирался все заботы по продаже владения поручить соседям. Однако он догадался дать публикацию в газете, и покупатель явился. Прибыл он в пролетке и вошел, не постучав, – высокий и сутуловатый, патлатый, с худющим лицом, на котором застыло выражение брезгливой злости. Не здороваясь, окинул жилье беглым, но цепким взглядом, носком ботинка пододвинул к себе табурет. Закурил. – Следовательно, уезжаешь, пролетарий? – Еду, – отозвался Евстигнеев. – На новостройку, в Ташкент, стал быть. – А деньги получил? – Аванец... – Евстигнеев взглянул на гостя с некоторой опаской. – Сдал в сберкассу, хе-хе! Так-то оно вернее. Патлатый усмехнулся, и без того злобное его лицо покривилось. – Не бойся, пролетарий! Еще не запродал домик? Впрочем, кому такое гнилье нужно... Ну, а вот я возьму! Барак снесу. К чертовой матери! И построю новый дом... А вот участок у тебя основательный. Мне участок требуется... – Не садик ли разводить? – с интересом спросил Евстигнеев. – Участочек и вправду подходящий. А какой фрукт полагаете выращивать? – Огурцы! – буркнул патлатый. – Огурцы и... бурундуков! Евстигнеев хихикнул в кулак. – Веселый вы человек, однако. Выдумаете же! – И еще буду ананасы выращивать. И плоды дерева манго. Видал ананасы? Их, стервецов, в шампанском жрут. Король поэтов Игорь Северянин советовал: «удивительно вкусно, искристо и остро...» Не знаком с Северяниным? Напрасно! А я вот был знаком... Ну, сколько же ты хочешь за свой землескреб? – перешел он снова на деловую почву. Евстигнеев внимательно оглядел гостя, задержал взор на его обшарпанных штанах и на огромных, сбитых ботинках. – Дак... Оно, как сказать... – ответил он неуверенно. – Владение, само собой, не то штобы... Однако вопче... – Сколько, спрашиваю? – Да ить, не наживать же. Ну... три сотни, и вся тут. Изволите осмотреть снаружи? – Не изволю! – поморщился патлатый. – Не надо. Значит, три сотни? Покупаю! Из внутреннего кармана пиджака он вытянул толстую пачку червонцев, не спеша отсчитал тридцать бумажек и, развернув их веером, как бы в преферансе, бросил на стол. Евстигнеев тихо ахнул. – Считай. Тут Евстигнеев изумился до невозможности. Все шло как-то наизнанку, навыворот, против общепринятых деловых норм. Разве люди так быстро расстаются с трудовыми деньгами? Евстигнеев взял со стола одну бумажку, поднес к свету, различил водяной знак. Все натурально. – Что ж считать? – сказал он, снова положив кредитку. – Видать, человек вы обстоятельный... – Считай! – с внезапной злобой выкрикнул странный покупатель. Дрожащими пальцами Евстигнеев быстро пересчитал деньги и спрятал. – Купчую-то будем делать? Может, так, без нотариса? Напишу расписку – и вся недолга? – Иди ты с расписками!.. – рявкнул лохмач. – Привыкли, дьяволы: без бумажки ни шагу. – Он показал Евстигнееву кукиш. – А вот этого не хочешь? Ты, пролетарий, смывайся отсюда. Сейчас же! Понял? Чтоб и духом твоим здесь не воняло! Вяжи узлы! – Ну, это уж тово... Куды ты меня, на ночь глядя, гонишь? Да ведь и собраться надоть: одежа, обувка, постеля. Завтра – с нашим удовольствием!.. – Я тебе по-русски говорю: уматывай немедленно! Ты свое первородство собственника продал за мою чечевичную похлебку? Продал. Ну и пожинай плоды своего безрассудства! Впрочем, вот что: сколько тебе за все твои столы, чашки, плошки-поварешки? Евстигнеев совсем опешил и взглянул на жену. |