Онлайн книга «У чужих берегов»
|
– Вот и не знаю, как и сказать, дорогой товарищ. Конечно, наше добро не князево, а все ж денежки плачены. Тут подсчитать надоть. – Подсчитывай! Даю времени полчаса. Жена Евстигнеева, до того молча наблюдавшая за сделкой, всхлипнула. – Вы, товарищ приезжий, уж не обессудьте глупую бабу! Жаль нам, поди, – сколь трудов положено... И тотчас взяла другой тон: – А как думаете куплять? И со скатерками, занавесками? У нас в кладовке еще тулуп овчинный да две шубейки... – Стоп! – зыкнул покупатель. – Не тяни, баба! Евстигнеева снова всхлипнула, но тут же утерлась подолом и, устремив на лохмача совершенно сухие глаза, выпалила: – В таком разе и в две сотельных не уложишься. Вот что я вам скажу: вещи наши по-честному нажиты и первого сорту. Две с половиной заплатишь? – Эк тебя раздирает, пролетарочка! – усмехнулся лохмач. – А ты мне нравишься, бабенция! Что ж, быть по-твоему. И он отсчитал двадцать пять бумажек. – Бери! Ты отлично оправдываешь мою теорию о людях. И у нас могло бы возникнуть родство душ, если бы... Если бы ты была менее омерзительна. Ну, хотя бы на полтинник!.. Ну, а теперь, парнокопытные, вот что: у ворот меня извозчик дожидается, скажите ему, чтобы нес сюда вещи. А вы – сматывайте манатки! – Дык вить продали мы... – недоуменно заморгал Евстигнеев. – Все, что хотите, можете взять с собой. Давай сюда возницу! Через несколько минут вошел рыжебородый мужик и поставил посреди комнаты два тяжелых чемодана старого фасона – с мягким верхом и множеством ремней. – Ты, борода, отвези этих двуногих в мои меблирашки и прихвати, что укажут. Сколько я должен? – Семь гривен. – Вот тебе, борода, два целковых! Это и за двуногих, которых повезешь. – Премного благодарствую! Однако накинуть не мешало бы: двое пассажиров, и сундук вон напихивают, – тяжесть... – Держи еще целковый! – Вот таперича так. Очень вами довольны. Жить да поживать на новой фатере! Возница взвалил на загорбок сундук и направился было к выходу, но лохмач окликнул: – Стой! Подошел к вознице и вдруг трижды крепко дернул его за огненную бороду. – Теперь ступай, сволочь рыжая!.. В дороге возница поинтересовался: – Сходно продали фатеру-то? – Продать-то продали, да кому?.. – мрачно ответил Евстигнеев. – По волосьям вроде – поп, по ухватке – бандист. А ежели по доброте... не пойму, что за человек! При этих словах возница полуобернулся и сказал с некоторой даже гордостью: – Ну, я ево сразу распознал. Как со штепенковских номерей выехали. «В бога, спрашивает, веришь?» Нет, говорю, не верую. «А в кого, кричит, ты, сатана, веруешь? Может, во всемирный коммунизьм?» И давай он меня материть! «Свобода духу нужна!» – грит он. Да вот меня за бороду-то и дернул. Купец! Как есть, купец старого режиму... С колокольни ударили в малые: к вечерне. Жена Евстигнеева перекрестилась и тихонько заплакала. Новый хозяин евстигнеевского барака долго и угрюмо сидел за столом, вперив взгляд в стену, где висело старенькое зеркальце с отбитым уголком. Когда за окнами спустилась ночная синь, встряхнул лохмами, достал из чемодана четвертную бутыль, шпроты и черствую булку. Налив полный стакан водки, выпил в два приема, не закусывая. Несколько минуток сидел с блаженной улыбкой на губах. Потом налил еще с полстакана и осушил его медленными глотками, морщась достал из кармана крохотную серебряную ложечку и подковырнул ею шротинку. Потянулся было к бутылке, но, спохватившись, отдернул руку. – Что ж, – сказал он в пространство, – побеседуем, Евгений Михайлович! На чем мы остановились там, в вагоне?.. Ах, да: «Метаморфозы» Овидия. Тэк-с!.. Метаморфоза первая: нигилист и сверхчеловек становится домовладельцем и... обывателем… А тут, вероятно, клопов до черта. Клопы!.. Спутники человека. А? Человек? Это звучит гордо. Это Горький выразился, угу! «Гордо!..» Нет, человек – это звучит подло. «Человек из ресторана», «Человек, пару пива!..». Философ посмотрел в черный провал окна. – Люблю тебя, ночь! – продекламировал он даже с некоторым чувством. – Красавица целомудренная, ночь!.. А вот поговорить и не с кем... Он снял со стены зеркало и поставил на столе, рядом с бутылью. – Черт его знает, что бы такое устроить... Эврика! Слушай: главное отличие двуногих от прочего скота – в чем? В осмысленности. И попробуй только заспорить. Именно – в осмысленности!.. Утром следующего дня сосед, плотник Безбородов, обеспокоенный настежь открытыми дверями и окнами, заглянул в комнату. Домовладелец лежал голый на голых досках: постель была сложена в огромный узел. Констанов лежал спиной к дверям. Не оборачиваясь, глухо спросил: – Какого хрена?.. Безбородов опешил. – Шел я... Вижу, расперто все. Сказывали – новый хозяин въехал. Думаю: зайду, проведаю, може, что и понадобится, по-суседски. – Ты кто? – Плотники мы. Рядом проживаю. – Плотник? – оживился философ. – Есть дело. – Вскочил, подошел к столу, твердой рукой налил в стакан водки. – Подойди, двуногий, пей!.. Безбородов, смущенный необычным видом хозяина, стыдливо отказался. – Пей! – рявкнул тот, – Пей, а то бутылкой по башке тресну! – Ну, зачем же? Мы завсегда могим, ежели, к примеру, такой случай произошел, чтобы компанию разделить... И не без удовольствия осушил стакан. Констанов влил в себя водку одним глотком и тотчас налил по второму, – Лакай, животное! – Пошто обзываешь? – обиделся Безбородов. – Не буду пить... И направился к выходу. Но философ загородил ему дорогу. – Да постой ты!.. Подумаешь, обиделся! Подожди, я штаны надену, и ты объясни мне причины своей обиды. Кто ты есть? Стадное парнокопытное. Ну и черт с тобой! А может, выпьешь еще? – Нет. Вечером ежели... тогда, конечно... – Вечером не ходи: вечером я злой... – Ты и с утра, как погляжу... – Ладно! Вот что, плотник: сделай-ка мне постройку. Пятистенник. Все твое, мои – деньги. – Сруб, значит? – Значит, сруб. Нет, два сруба! Сколько возьмешь? Ну, не думай там долго. Я – беспартийный частник и очень добрый. Утром. – И пол, значит? – И пол. И печи. Три печи. – А пошто три-то? – Мыло буду варить. Мыловаренную фабрику открою. Идет? Ну, сколько, спрашиваю? |