Онлайн книга «У чужих берегов»
|
– Ежели... ежели с печкой и все прочее... Ну, в рассуждении леса, кругляк, плахи, жерди – все мое? Констанов выругался. – Сказано, мои деньги! Bсe остальное твое. Тогда Безбородов выкрикнул в отчаянии: – Тыща! Задаток двести! Констанов из уже знакомой нам пачки отсчитал десять десятичервонных. – Бери, обезьяна!.. Безбородов снова обиделся и не притронулся к деньгам.... – Если обзывать будешь, не выйдет у нас никаких делов. И не надо мне твоих денег! – Ой ли! – удивился Констанов, шнуруя свои громоздкие ботинки-бутсы. – А если я тебе вместо тысячи – две отвалю? А? Тоже не выйдет? – Вы, случаем, не из купцов? – ощерился Безбородов. – И за две не стану, коли обзываешь. – Не будешь? Скажи пожалуйста!.. Да, Евгений Михайлович, жизнь таровата на неожиданности... А ведь этот человекообразный сможет. Вижу по глазам – сможет. Не возьмет... Ну, ладно, ладно, пролетарий! Я ведь это так, по-научному... Все мы от обезьяны. И я тоже. Извиняешь? – Констанов хитро подмигнул. – А тыщонку-то лишнюю возьмешь все-таки, а? – За сколь срядились, за столь и сделаем. – Ишь ты, принципиальный! – ухмыльнулся философ, и голос его словно потеплел. – Нет, чертов ты сын, я не из купцов. Купцов с девятьсот пятого года сам потрошу... Ладно! Забирай деньги и завтра же начинай. План я составлю. Да, еще вот что: жена у тебя, конечно, есть? Пошли-ка ты ее сюда, пусть заберет вот эти шмутки-манатки. Он пнул ногой узел, в который еще с ночи свалил пожитки Евстигнеевых. – Бабу не пошлю, – покачал головой Безбородое. – Может, ты и не из купцов. Не пошлю, и милостыни не надо нам. На том извиняйте и будьте здоровы! С полудня начнем возить лес и кирпич. Безбородов взял деньги, аккуратно пересчитал и, положив в карман, ушел. На другой же день работа закипела. Вечером, когда уже были привезены и сложены десятки бревен, Безбородов зашел к Констанову. Тот сидел перед коньячной бутылкой. – Ну... – Безбородов втянул в себя запах финь-шампаня, – завтра будем ошкуривать бревна. Вот таперича бы не грех и пропустить стаканчик! Артелью, то ись... Времена-то нынче крутые. На бирже труда множество околачивается. Уж ты, от щедрот своих... Констанов сделал непристойный жест: – А этого не хочешь, пролетарий? Я трудился над анализом Личности. Уже были допрошены Безбородов, его артельщики, извозчик Ермолаев. Пришло «отдельное требование» из далекого Ташкента – допросы четы Евстигнеевых. Много материалов поступило и из других городов. Все отчетливее прорисовывался на страницах дознания облик Констанова, человека сумбурной судьбы. Бывший студент Казанского университета, бывший поручик царской армии, бывший штабс-капитан у Деникина – вот путь, приведший Констанова в начале нэпа в Читу. Здесь он стал вожаком крупного анархического подполья, унаследовав большие ценности от бывших вожаков – Лаврова и Пережогина. Следствие установило, что Констанов скрылся из Читы, где жил под фамилией Каверина, разделив кассу между «штабными» и прихватив с собой львиную долю – чемодан с ценностями, которые позже превратил в червонцы. Диковатая, опустошенная душа Констанова изумляла не только меня. Совершенные им и его подручными бессмысленные преступления заставляли прежде всего усомниться в психической полноценности человека, противопоставившего личность коллективу. Прокуратура провела медицинскую экспертизу, но эксперты ответили: «Психически здоров. За действия свои несет полную ответственность». Однажды дверь моего кабинета тихонько отворилась и в нее бочком просунулся какой-то старикашка. Он отрекомендовался мастером-мыловаром. – Я к вам касательно моего хозяина бывшего, – улыбался старичок. – Касательно Евгения Михайловича. Как я у ихней милости полгода проработал, то и желал бы поговорить. – Хотите дать показания? – Так точно. Имею такое намерение. – Что ж, садитесь. Итак, фамилия, имя, отчество? – Будников, Назар Иванович Будников.... Спустя два месяца после продажи Евстигнеевым своего домовладения Констанову на фасаде одного из двух вновь возведенных срубов вознеслась красивая вывеска, золотом по черному: Е. М. КОНСТАНОВ МЫЛОВАРЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО Так произошла очередная метаморфоза. Будников обслуживал предприятие в качестве технорука. – Только он, хозяин-то, мало интересовался делами, – рассказывал старикан. —Все на меня свалил: и рецептуру, и вывозку отходов, и отдел сбыта. А сам-то целый день сидит, уткнув нос в книжку аль в газеты: он массы газет выписывал! А вечером коньячище хлещет, и на дело ему наплевать. Мне, говорит, дело это не для денежного интересу, а для возвеселения души. Вопрос, говорит, не в том, что у Рокфеллера миллиарды, а у Констанова триста тысяч. Вопрос в другом: сможет ли моя душа с рокфеллеровской сблизиться? Вот какой полет был!.. Несмотря на столь странный образ мыслей Констанова, заводик процветал. Однажды старик мастер потребовал долевого участия в деле. Констанов легонько прибил его, но сказал: – Быть по сему! Зови живописца, пусть впишет на вывеске «и К°». «К°» – это ты старый хрыч! Черт с тобой! Почувствуй на закате лет призрак радости обладания! Но теперь я буду тебя бить систематически. Выдержишь? – Сдюжу, – ответил компаньон. – Только ты бы мне одежу какую справил. Обносился, а жалованье ты все забываешь... – Цыц, парнокопытный! – прикрикнул Констанов, но, осмотрев его костюмишко и свою донельзя обветшалую пару, скомандовал: – Туши топки, хрен! Поедем в город! В центре города на базаре встретили рыжебородого Ермолаева. Полушутя-полусерьезно сговорили продать выезд. Тот самый, который и привел нас к голому человеку. Вернулись домой навеселе, в новеньких добротных «тройках», тупоносых ботинках «Джимми» и в соломенных шляпах канотье. При покупке этих предметов у бывшего штабс-капитана Констанова и состоялось знакомство с неким Завьяловым, приказчиком мануфактурного магазина Раздобреева. Завьялов был ярым троцкистом, исключенным из партии. Женившись на дочери крупного мукомола, он пошел по жизни другим путем, стал старшим приказчиком у тестевой родни. Несколько позже к содружеству был привлечен двадцатитрехлетний Булгаков, неудачливый сын местного дантиста, нечто вроде современного стиляги. – Завьялов и Булгаков приезжали к Евгению Михайловичу часто, – показывал старец Будников на допросе. – Выпивали, закусывали. Какого-то растратчика хозяин поминал, будто растратчик тот божий храм поджег. Я так понимаю, что кои документы изничтожить, то... Еще шибко тревожился хозяин: как бы, говорит, шарахнуть по этому гро... глобусу, чтоб навсегда память обо мне осталась. Наполеона шибко ругал: губошлеп, грит. Мне бы евонное войско, я бы, грит, таких натворил делов... узантроп. |