Онлайн книга «Преподаватель симметрии»
Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили. — Что, испугался? Пошли проветримся. Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней… — Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту! — С каких это дров я на нее вдруг полезу? — А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно… Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно смотреть. Но спускаться было уже поздно. Однако подняться стоило: он действительно увидел все иначе. Это был другой остров — остров МАРЛЕН. Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как кол, воткнутый в это лоно… В мозгу плескались два-три литра того же моря, но еще мезозойской эры. В них заплыла рыбка одной мысли и била хвостиком. «Лобок, рыбка… — Его охватила тоска по Лили. — Всё, я попал… Я попал в pussy//пуссю…» [37] — таким ему привиделся теперь пейзаж острова. Одновременно ему хотелось поскорее спуститься вниз и отомстить этой сучке Марлен, разлучившей его с Лили, так коварно подсунув ей (он теперь стал убежден в этом, наблюдая сверху безбрежно штилевую гладь) ложную радиограмму о приближающемся тайфуне. Ему страстно захотелось отомстить ей, то есть отыметь ее грубо, насильно, сзади, как сучку. Но спуститься оказалось еще труднее, чем подняться. Господи! Что же это я натворил?! — Ну, видел?.. И вместо того чтобы исполнить столь грубое намерение, он столь же грубо оттолкнул Марлен, так, что она упала на песок и заскулила, как собачонка. Он заперся у себя в каюте и не открывал. Да, ни разу в жизни не попадал в такой степени в п…переплет! Стоило только найти необитаемый остров, чтобы он оказался настолько им же перенаселенным: это же надо, повсюду экспортировать свои Бермуды! Выразил он это как умел… ПОХОРОНЫ СЕМЕНИ Хоть что-нибудь додумать до конца! — Обидней и отрадней нет венца… Арифметических страстей четыре действа, А целое число одно — один, один! Иррациональный бред есть опыт кратной дроби: Двенадцать восемнадцатых… ноль, запятая, шесть… Шестерок ряд уходит в бесконечность, Вильнув апокалипсиса хвостом… Хоть раз совсем понять и разделить остаток На самого себя — такое счастье! Не жить небрежностию жизни и надежды: Деление на единицу есть реальность… Смерть — целое число! Но разуму безумье неопасно — И иррациональное зерно Ученым учтено с спокойствием ужасным: «Ну что же, здесь не сходится всегда». Так право человека есть свобода Подумать ложно, рядом с мыслью — право. Так разуму безумье неопасно. Как будто бы! Есть мера одиночеств, Каких никто не знал, кроме тебя, Хотя бы потому, что их изведать — И есть задача: шифр ее таит Возможность продолженья, и остаток, Как он ни мал, есть завтрашний твой день. Каким бы способом Творца загнал Спаситель Иначе продолжать ошибку рода? Какая, к черту, логика в Творенье — Оно равно лишь самому себе! Нас заманить в себя гораздо легче, Чем в землю семечки… И семя есть мы сами. Смертелен наш разрыв! Такая пошлость Не понимать, что только в нас есть жизнь! Не нам кичиться бедностью с тобою, Держась за схемы общего удела! Не отпереть нас рабскою отмычкой Боязни быть отвергнутым… Глаголы «Отдать» и «взять» имеют общий смысл: ВСЁ не берет НИКТО. ВСЁ никому не надо. Доставшееся мне… И мера одиночеств — И есть запас любви, не вскрытый никогда. Мне надо умирать ежесекундно! Мне хоронить себя так неопасно, Как разве дерево хоронит семена… Их подлинно бессмертье: без разрыва Из смерти — жизнь. Таит в себе дискретность Наличие души. Через какие бездны Придется пролететь, чтобы достичь Того, что дереву дано и так Жалеть Об этом, право, нам не праздно: Однажды перестать стараться быть понятным — И самому стать тем, что можно понимать. — Вот это уже на что-то похоже, — одобрила наконец Марлен. — На что? — На живчик. — Какой еще живчик?? — Ну сперматозоид! «Шестерок ряд уходит в бесконечность…» Как у тебя там? — «Вильнув апокалипсиса хвостом…» А и правда похоже! — Вот видишь! Можешь же, если хочешь… Иди ко мне! — Ладно так ладно. Иди ко мне, моя сучка! — Какие новости от Лили? — Да не бойся ты так уж… а то я и впрямь ревновать начну! Она ведь тебе рассказала, какая я страшная? Я ей послала еще одно штормовое предупреждение. Не думай, она не скучает… А вот этого Марлен не стоило говорить! Он оттолкнул ее и метнулся прочь. А куда на таком пятачке друг от друга денешься? Господи, помилуй! Мачта привиделась ему единственным уединенным местом. Уже ловчей и привычней карабкаться было ему. Он взлетал. Мостик показался ему теперь очень уютным, как бы обжитым: милая провалившаяся досточка! И есть куда оглянуться — во все стороны. Стоило того! Такого он никогда не видел. Слева, огромная, бледно-бирюзовая, зависла полная Луна (может, и не полная, может, еще день до полнолуния оставался). Справа, совсем уж огромное, закатывалось в море Солнце. Значит, Луна на востоке, как ей и положено, по-школьному сообразил Урбино. Ему вспомнилась читанная в детстве мусульманская сказка, как одному юноше приснился сон: одновременно солнце и луна, — и как суфий истолковал ему это: будет у тебя две столь же прекрасных жены… и все так и случилось; когда юноша вырос, то вспомнил этот сон и возрадовался сбывшейся судьбе. |