Онлайн книга «Пир»
|
– Как я обожаю грудинку… – хрустела Румянцева. Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок. – Как? – спросил ее Мамут, прихлебывая вина. Она пожала пухлыми плечами. Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал: – М-м-м… сметана небесная… ешь, пока теплое, не кривляйся… – Сашенька, а что же ты? – Увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене. – Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, – погрозил пальцем Румянцев. – Да, да… я… непременно… – Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело. – Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, – протянул руку отец Андрей. – Вам самое деликатное полагается. Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык: – Наинежнейшее! Язык лежал мясистым знаком вопроса. – Благодарю вас, батюшка, – с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку. – Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, – бормотала сквозь мясо Румянцева. – Представьте… м-м-м… всегда, когда ее видела, я думала… как вот… как мы будем… м-м-м… как… нет, это просто потрясающе! Какие тонкие изящные ребра! – Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, – хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич. – Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому… м-м-м… решил, знаете ли, так вот прямо в… – Вина! Вина еще! Павлушка! – вскрикнул Саблин. – Где фалернское? – Так вы же изволили бордо-с. – Тот завертел белой тонкокожей шеей. – Дурак! Бордо – это только прелюдия! Тащи! Лакей выбежал. – Вкусно, черт возьми, – тучно вздохнул Мамут. – И очень, очень правильно, что без всяких там приправ. – Хорошее мясо не требует приправы, Дмитрий Андреевич, – откинулся на спинку стула жующий Саблин. – Как любая Ding an sich. – Истинная правда, – поискал глазами отец Андрей. – А где же, позвольте, это… – Что, брат? – Ложечка чайная. – Изволь! – протянул Саблин. Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке. Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым. Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот. – А я у рыбы глаза не могу есть, – полусонно произнесла медленно жующая Арина. – Они горькие. – У Настеньки не горькие, – глотнул вина батюшка. – А очень даже сладкие. – Она любила подмигивать. Особенно на латыни. Ее за это три раза в кондуит записывали. – Настя умела удивительно смотреть, – заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык. – Когда я ее родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку. А я сидела рядом. И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела. Она сосала грудь и смотрела на меня. Это был какой-то совсем не детский взгляд. Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть. Была зима, вечер. И окно все затянуло изморозью. Только в середине оставалась проталина. И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки. Это было лицо… не знаю как объяснить… лицо очень взрослого человека. Который был значительно старше меня. Я испугалась. И почему-то сказала: «Батый». – Батый? – нахмурил брови отец Андрей. – Тот самый? Хан Батый? – Не знаю, – вздохнула Саблина. – Возможно, и не тот. Но тогда я сказала – Батый. – Выпей вина, – пододвинул ей бокал Саблин. Она послушно выпила. – Вообще, иногда в родном человеке может черт-те что померещиться. – Румянцев протянул пустую тарелку. – Пожалуйста, с бедрышка вон с того. – С какого? – встала Саблина. – Что позажаристей. Она стала вырезать кусок. – Сергей Аркадьич, – вытер жирные губы Мамут. – Полноте мучить супругу. Пригласите повара. – Да что вы, господа, – улыбалась Саблина. – Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами. – Я берегу здоровье моего повара, – глотнул вина Саблин. – Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками… Да! Берегу. И ценю. – Повар хороший, – хрустел Настиным носом отец Андрей, – хоть и деревенский. – Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше, чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят? – А как же. – Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я… – Дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул. Затрещали кости. – Полосни-ка вот здесь, Сашенька… Саблина полоснула. Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку фалернского и пошел из столовой на кухню. В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки. Кухарка рядом взбивала сливки к голубике. – Савелий! – Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку. – Ну-ка, бери. Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку. – Ты сегодня постарался, – наполнил кружку до краев Саблин. – Выпей в память о Насте. – Благодарствуйте. – Повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна. – Ешь, – протянул ему ступню Саблин. Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил. Саблин в упор смотрел на него. Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал. Куцая борода его ходила вверх-вниз. – Хороша моя дочь? – спросил Сергей Аркадьевич. – Хороша, – проглотил повар. – Поупрело славно. Печь на убоинку ухватиста. Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую. Там спорили. – Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила – сразу запахивал и сеял пашаничку, – увесисто рассуждал отец Андрей. – Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было – пихнул сноп, он и посыпался. До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне – паровая молотилка! – Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся! – желчно смеялся Румянцев. – Будем как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут! – Можно и в каменный век, – раскуривал сигару Мамут. – Было б что пахать. – Неужели опять про хлеб? – запихнул новую салфетку за ворот Саблин. – Черт его побери совсем! Надоело. Господа, неужели других сюжетов нет? |