Онлайн книга «Пир»
|
– Мне и так удобно, maman. – Пускай лучше под спиною останется, а то гореть будет, – хмуро смотрел отец Андрей, расставив ноги и теребя руками крест на груди. – Настенька, вы руками за цепи возьмитесь, – сутуло приглядывался Лев Ильич. – Не надо, – нетерпеливо отмахнулся отец. – Их лучше – вот что… Он засунул Настины кисти под цепь, охватившую бедра. – То правда, – закивал повар. – А то все одно повыбьются, как трепыхать зачнет. – Тебе удобно, ma petite? – Мать взяла дочь за гладкие, быстро краснеющие щеки. – Да, да… – Не бойся, ангел мой, главное, ничего не бойся. – Да, maman. – Цепи не давят? – трогал отец. – Нет. – Ну, Вечное в помощь тебе. – Отец поцеловал покрытый холодной испариной лоб дочери. – Держи себя, Настенька, как говорили, – припала мать к ее плечам. – С Богом, – перекрестил отец Андрей. – Мы будем рядом, – напряженно улыбался Лев Ильич. – Золотце мое… – целовала ее стройные ноги няня. Савелий перекрестился, плюнул на ладони, ухватился за железную рукоять лопаты, крякнул, поднял, пошатнулся и, быстро семеня, с маху задвинул Настю в печь. Тело ее осветилось оранжевым. «Вот оно!» – успела подумать Настя, глядя в слабо закопченный потолок печи. Жар обрушился, навалился страшным красным медведем, выжал из Насти дикий, нечеловеческий крик. Она забилась на лопате. – Держи! – прикрикнул отец на Савелия. – Знамо дело… – уперся тот короткими ногами, сжимая рукоять. Крик перешел в глубокий нутряной рев. Все сгрудились у печи, только няня отошла в сторону, отерла подолом слезы и высморкалась. Кожа на ногах и плечах Насти быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Настя извивалась, цепи до крови впились в нее, но удерживали, голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот. Крик извергался из него невидимым багровым потоком. – Сергей Аркадьич, надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась, – облизал пот с верхней губы Савелий. Отец схватил кочергу, сунул в печь, неумело поворошил угли. – Да не так, Хоссподи! – Няня вырвала у него из рук кочергу и стала подгребать угли к Насте. Новая волна жара хлынула на тело. Настя потеряла голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипела, закатив красные белки глаз. – Справа, справа, – заглянула в печь мать, направила кочергу няни. – Я и то вижу, – сильней заворочала угли та. Волдыри стали лопаться, брызгать соком, угли зашипели, вспыхнули голубыми языками. Из Насти потекла моча, вскипела. Рывки девушки стали слабнуть, она уже не хрипела, а только раскрывала рот. – Как стремительно лицо меняется, – смотрел Лев Ильич. – Уже совсем не ее лицо. – Угли загорелись! – широкоплече суетился отец. – Как бы не спалить кожу. – А мы чичас прикроем, и пущай печется. Теперь уж не вырвется, – выпрямился Савелий. – Смотри, не сожги мне дочь. – Знамо дело… Повар отпустил лопату, взял широкую новую заслонку и закрыл печной зев. Суета вмиг прекратилась. Всем вдруг стало скучно. – Тогда ты… того… – почесал бороду отец, глядя на торчащую из печи рукоять лопаты. – За три часа спекётся, – вытер пот со лба Савелий. Отец оглянулся, ища кого-то, но махнул рукой: – Ладно… – Я вас оставлю, господа, – пробормотала мать и ушла. Няня тяжело двинулась за ней. Лев Ильич оцепенело разглядывал трещину на печной трубе. – А что, Сергей Аркадьевич, – отец Андрей положил руку на плечо Саблина, – не ударить ли нам по бубендрасам с пикенцией? – Пока суть да дело? – растерянно прищурился на солнце Саблин. – Давай, брат. Ударим. Железная рукоять вдруг дернулась, жестяная заслонка задребезжала. Из печи послышалось совиное уханье. Отец метнулся, схватил нагревшуюся рукоять, но все сразу стихло. – Это душа с тела вон уходит, – устало улыбнулся повар. Вытянутые полукруглые окна столовой, вечерние лучи на взбитом шелке портьер, слои сигарного дыма, обрывки случайных фраз, неряшливый звон восьми узких бокалов: в ожидании жаркого гости допивали вторую бутылку шампанского. Настю подали на стол к семи часам. Ее встретили с восторгом легкого опьянения. Золотисто-коричневая, она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями. Бутоны белых роз окружали ее, дольки лимона покрывали грудь, колени и плечи, на лбу, сосках и лобке невинно белели речные лилии. – А это моя дочь! – встал с бокалом Саблин. – Рекомендую, господа! Все зааплодировали. Кроме четы Саблиных, отца Андрея и Льва Ильича, за красиво убранным столом сидели супруги Румянцевы и Димитрий Андреевич Мамут с дочерью Ариной – подругой Насти. Повар Савелий в белом халате и колпаке стоял наготове с широким ножом и двузубой вилкой. – Excellent! – Румянцева жадно разглядывала жаркое в короткий лорнет. – Как она чудно была сложена! Даже эта двусмысленная поза не портит Настеньку. – Нет, не могу привыкнуть. – Саблина прижала ладони к своим вискам, закрыла глаза. – Это выше моих сил. – Сашенька, дорогая, не разрушай нашего праздника. – Саблин сделал знак Павлушке, тот засуетился с бутылками. – Мы не каждый день едим своих дочерей, следовательно, нам всем трудно сегодня. Но и радостно. Так что давайте радоваться! – Давайте! – подхватила Румянцева. – Я семь часов тряслась в вагоне не для того, чтобы грустить! – Александра Владимировна просто устала, – потушил сигару отец Андрей. – Я прекрасно понимаю материнское чувство, – заворочался толстый, лысый, похожий на майского жука Мамут. – Голубушка, Александра Владимировна, не думайте о плохом, умоляю вас! – прижал руки к груди пучеглазый крупнолицый Румянцев. – В такой день грешно печалиться! – Сашенька, думайте о хорошем! – улыбнулась Румянцева. – Мы все вас умоляем! – подмигнул Лев Ильич. – Мы все вам приказываем! – проговорила огненноволосая, усыпанная веснушками Ариша. Все засмеялись. Павлушка с понурым, опухшим от слез лицом наполнял бокалы. Саблина облегченно засмеялась, вздохнула, качнула головой. – Je ne sais ce qui me prit… – Это пройдет, радость моя. – Саблин поцеловал ее руку, поднял бокал. – Господа, я ненавижу говорить тосты. А посему – я пью за преодоление пределов! Я рад, если вы присоединитесь! |