Онлайн книга «Ты самая любимая»
|
Бережковский нетерпеливо повернулся к городскому телефону: — Ну, в чем дело?! — Сообщение второе, — сказал тем временем автоответчик. Бережковский полез на шведскую стенку, попробовал сделать уголок. Голос Карояна из автоответчика: — Андрей Петрович! Сцену я получил, но она в гроте! А в Коктебеле ни одного грота нет! Что делать? Автоответчик: — Сообщение третье. И голос жены: — Андрей, я не понимаю! Ты убежал без завтрака. Она что, тебя теперь и завтраками кормит? Или у тебя нетерпеж? Автоответчик: — Сообщение четвертое. Мужской голос: — Андрей Петрович, это Добровольский. Я посмотрел вашу новогоднюю заявку. Дочки, скинувшись, посылают маме мужика на Новый год. Это, конечно, смешно и талантливо, как всегда. Но к сожалению, мы не можем это взять. У нас государственный канал, мы не можем секс пропагандировать, мне за это в Кремле яйца оторвут. Да и Эрасту тоже. Мой совет: отдайте это в театр или Роднянскому на СТС… Звонок междугородней. Бережковский спрыгивает со шведской стенки, хватает трубку: — Алло! — Салехард заказывали? Говорите! Гинзбург на линии! — Алло, Семен Львович? — сказал Бережковский. — Да, слушаю вас, — ответили на том конце. — Доброе утро. Вас беспокоит Андрей Петрович Бережковский из Москвы. Не знаю, знакомо ли вам мое имя… — Знакомо, Андрей Петрович. И по книгам, и по телевизору. Чем могу служить? — Благодарю вас. Знаете, я звоню по поводу одной вашей пациентки. Вы сейчас будете ее оперировать… — Зотова, что ли? — Ее зовут Елена… — Елена Зотова. И что? — Я… Я хотел поинтересоваться: какой у нее диагноз? — Диагноз? Простите, Андрей Петрович, вы ей кем приходитесь? — А… А это важно? — Конечно. Надеюсь, вы знаете: я, как врач, не имею права оглашать диагноз своих пациентов никому, кроме самых близких. Вы с ней в близких отношениях? — Нет. Скорее — в далеких. — Вот видите! Но Бережковский не сдавался: — Хорошо, доктор, а можно я спрошу вас иначе: у нее есть шансы? — Странный вопрос. Как вы думаете, стал бы я оперировать, если бы шансов не было? — Значит, есть. Спасибо! И последний вопрос, можно? — Пробуйте. — Как она выглядит? — Она? Она выглядит молодцом. Все будет хорошо, не волнуйтесь. — Вы меня не поняли. Я имею в виду: как она внешне? — И внешне все будет в порядке. Шов, конечно, останется, но уверяю вас — через месяц вы его даже не заметите. — Шов? А где будет шов? — Извините, Андрей Петрович. При всем почтении к вашей известности… — Хорошо, хорошо! — в отчаянии сказал Бережковский. — Вы не имеете права. Но как мужчина мужчину я вас могу спросить: она красивая женщина? — А вы… — изумился салехардский доктор. — Вы что? Никогда ее не видели? — Нет, — признался Бережковский. — А звоните! Странно… — Я знаю, что странно. И все-таки! Это же не врачебная тайна, правда? — Действительно, не врачебная. Вы помните Гурченко в первых фильмах? Когда ей было лет двадцать пять, помните? — Еще бы! Неужели она похожа? — Ну, или Удовиченко в «Месте встречи». Или Анук Эме в «Мужчине и женщине»… — Вы шутите! — И еще Софи Лорен, только худенькую — можете себе представить? — С трудом… — А теперь отпустите меня, Андрей Петрович. Я должен идти и резать эту роскошную женщину. До свидания. Долгие гудки отбоя. Бережковский положил трубку, вздохнул, прошелся, снова взял трубку, набрал номер и спросил: — Коля? — Нет, Сережа, — ответил юношеский голос. — Привет, Сережа. Это Бережковский. Мне пиццу… — И два пива. Уже несу. Бережковский положил трубку, и в тот же миг телефон под его рукой взорвался новым звонком, который Бережковский проигнорировал и дождался, когда включился автоответчик: — Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение. После чего послышался голос Елены: — Здравствуйте, Андрей Петрович. Это Елена. Тут стоит Семен Львович, я очень тронута, что вы ему позвонили… Бережковский сорвал трубку: — Алло! Елена! — Да, Андрей Петрович, здравствуйте! — ответила она. — Спасибо, что вспомнили обо мне. Я и не рассчитывала. — Перестаньте! Где вы сейчас? Как себя чувствуете? — Я уже в операционной. Боюсь ужасно. Вернее, боялась. А теперь, когда слышу ваш голос, стала успокаиваться. Раз произошло одно чудо — я вас слышу, то произойдет и второе: я выживу. Правда? — Конечно! Конечно! — заверил он. — Все будет хорошо! — Ваш голос на меня так чудесно влияет, даже странно. Я как будто пью его. У меня есть еще пара минут, пока не начал действовать наркоз. Расскажите мне что-нибудь. — Что же вам рассказать? Давайте я прочту вам стихи. «Ты устала, дорогая, триста с лишним дней в году — дни труда, и ты в трамвае задремала на ходу. Крепко сомкнуты ресницы, брови подняты дугой, кто тебе сегодня снится, мой товарищ дорогой? Это, может быть, красавец по лицу и по уму — я деталей не касаюсь, но завидую ему. Я себя последней спицей не считаю, нет, и мне тоже бы хотелось сниться многим девушкам в стране. Но тебе, с которой вместе общим делом я живу, для которой столько песен написал я наяву, мне б особенно хотелось передать во сне привет. Это, может, мягкотелость. Что ж поделаешь! Поэт…» Вы уже засыпаете? — Нет. Это ваши стихи? — Это Иосиф Уткин, он погиб в сорок четвертом. А до войны был очень знаменит, у Маяковского есть такие строки: «Давайте разделим общую курицу славы, товарищ Светлов и товарищ Уткин!» — А у него… — сказала она не то затихающим, не то слабеющим голосом, — у него есть что-нибудь в духе Бережковского? — То есть? — Ну, вы понимаете… — Кажется, понимаю. Сейчас… «Нет, что-то есть такое выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке. И это Вас, когда потухло, я у груди пронес назад, как девочка больную куклу, как руку раненый солдат. Вы на далеком повороте не друг, не брат и не родня. Но нет, но нет — Вы не уйдете, Вы не уйдете от меня! И, даже предаваясь плоти с другим, Вы слышите, с другим, любовь свою вы назовете библейским именем моим! И это выше, выше, выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке!» |