Онлайн книга «А под ним я голая»
|
* * * Розги мне понадобятся, факт. Для самобичевания. В понедельник надо сдать план диссертации. Ой, мамочки-и! Как говорит Мишель, крик индейца. Нет, невозможно дома работать: постоянно какая-нибудь ерунда отвлекает. Я даже полюбила мыть посуду. Как уважительный повод не заниматься поэтикой Бродского. * * * Пока только суббота. План отложен, на повестке разборка в шкафу, пыль и мокрая тряпка. Где-то в самом дальнем углу попадается книга. «Московская земля в творчестве Блока». Открываю посередине, в глаза бросается фраза: «Маленький Саша любил стихи». Тоже, небось, чья-нибудь монография-диссер-та… фия. * * * Созналась Мише в растрате. И пожаловалась: – Пал Палыч не отдает мои туфли! – Он их… <грубо> многократно испачкал спермой. Я: – Ничего, отмоется. * * * В общественном туалете филфака на пол всегда аккуратно постелена «Русская мысль». Раз в неделю газета меняется – и посетители не теряют связь с внешним миром… Книжные новинки, расписание русскоязычных богослужений в Париже. Так, сидя в Москве, мечтаешь о Франции… * * * В статье про писателя Никонова Пал Палыч зачеркивает слово «талантливый» (а Никонов правда талантливый) и пишет сверху: «одаренный». – Но почему? – Политес, Лерочка, политес… Молодой еще потому что. Смотрю на лист через плечо и с ужасом представляю, как про меня кто-нибудь возьмет да напишет, а он будет сидеть и вычеркивать «талантливая». * * * – Внучка, ко мне! Иди, мой хороший! – Старуха из квартиры над нами выгуливает на пустыре здоровенную псину. Чего только не услышишь. Я, когда их встречаю, только и думаю, как бы она не укусила меня за пальто. Злая, зараза. Не люблю собак! * * * В пятом классе надо было учить есенинский стих про собаку. «Покатились глаза собачьи // Золотыми звездами в снег…» Я полагала, стих про живодеров – собаке выкололи глаза! – и всегда старалась его пролистывать. * * * А тут еще бабушка – нравоучает из книжки: «Долог день до вечера, коли делать нечего». Помню, все детство жалела этого Колю. * * * Бабушка расчесывает у зеркала химические кудряшки – старый-старый гардероб на звериных лапах, зеркало в рост, во всю створку. «Вон Машке – скоро шестьдесят, а у ней до сих пор коса до попы!» Ну, это еще неизвестно, что у нее там до чего – коса до попы или попа до косы. И вообще она противная – так меня за волосы оттаскала, когда мы с Аськой играли в ее малиннике. * * * Однажды тетя Маша зашла к бабушке за семенами огурцов и увидала, что на веранде сушится белье. Я в это время сидела внизу под верандой и делала в земле секретики. – Зин, – сказала тетя Маша, – и как ты только можешь в таких трусах ходить? – В каких «таких»? – не поняла бабушка. Трусы у нее были самые обычные, как и у всех: белые «хэ-бэ». – Ой, а я в таких не могу… Я только шелковые ношу. Бабушке, видно, это сильно запало в душу. Лет через десять, помню, она была просто счастлива злорадством, что видела у Машки на веревке во дворе – yes! – штопаные-перештопаные трикотажные серые панталоны. * * * Только теперь я поняла, какая тетя Маша была развратница. * * * Скольжение шелковой материи по телу… И-и-у! Sex through the… Как? Как по-английски шелковый платок? * * * … Я поморщилась. – Тебе не нравится, как я тебя глажу? – Да. – Почему? – Мне кажется, что по мне ползают мухи. * * * Утро из далекого детства, я лежу в полусне, от окна на изножье кровати падает блик, он нагрел простыню. Мухи одолевают меня, садятся на лоб, щеки и плечи, ползают, снова взвиваются… Мне щекотно, почти невыносимо щекотно, но встать пока что нет сил – я могу только дернуться или мотнуть головой – и опять взмываю ко снам, они тоже роятся где-то над головой и один за другим слетают ко мне, я пытаюсь за ними следить, но сны беспрестанно меняются, траектории их полета такие же изломанные и беспокойные, как роение мух под люстрой в бабушкиной спальне. * * * Последней вспышкой сознания я почувствовала, как Миша, точно невод из моря, с усилием тянул с меня джинсы. * * * Миша читает книжку – снова Толстой, на этот раз «Воскресение». Из книги по полу разлетелись закладки – точнее, это даже не закладки, а буквы картонного трафарета, сильно потрепанные от старости и запачканные масляной краской. Их было три: Б, Г, О. – Из этих букв можно сложить только одно слово. – Да, – сказал Миша. * * * Мне было четырнадцать лет, когда бабушка отвела меня креститься. – Опусти руки в купель и держи, – повелела помощница батюшки. Я опустила. И тут она увидела, что у меня маникюр. – Маникюр бывает только у Сатаны! – сказала старица. – Запомни! И пока они там пели и кадили, я держала свои сатанинские пальцы в купели и запоминала. И запомнила на всю жизнь. * * * – Миш, – говорю я, – а ты знаешь, был в истории случай, когда одного человека за литературное произведение отлучили от церкви, а другого – в это же самое время – причислили к лику святых. – Ты имеешь в виду Малую Терезу? [1] – Да – (Пал Палыч бы пошутил: сохранение энергии.) – Не понимаю, что тебя так рассмешило. Отвечаю: то, что история мировой литературы иногда позволяет себе такие причудливые рокировки. Прелесть, а не сюжет! Китайская двусторонняя гладь. * * * …Задумалась и не заметила, как на экране закружились фракталы. * * * Улитка прилипла к языку и не отлипает. И не противная, а такая красивая, с рожками. При этом известно, что оторвать ее можно только вместе с мясом (или отрезать). Катаю я ее во рту, катаю, как конфету, и думаю: и как это меня угораздило улитку лизнуть, ведь я же знала, что она прилипнет. Проснулась от неразрешенного вопроса, пошарила языком во рту: фу, нет улитки, можно дальше спать. |