Онлайн книга «А под ним я голая»
|
У Миши есть шорты с вышитым Микки-Маусом, подозреваю, детские, он их очень любит. * * * – Пиво какое-то с горчинкой… Я такое не люблю. – С димедролинкой! – уточняет Пал Палыч. – Как раз от аллергии помогает. Есть у кого-нибудь аллергия? Мы целый день гуляем в Парке Искусств, я напиваюсь и машу руками, как Марчелла Солтан, это актриса, а потом хочу писать. * * * И направляюсь в ближайшие кусты, впрочем, довольно жидкие. – Не видно меня было? – Не видно. Если б не слышно… – Что же делать… Вы ведь не бой кремлевских курантов предполагали оттуда услышать… * * * Пал Палыч: – Мороженого хотите? – На пьяную меня мороженого лучше не покупать! – На пьяную вас лучше водки не покупать! Я: – Какая прелесть! Запишем этот каламбур. Не покупать мороже-ное или – ного? Пал Палыч: – ную! * * * Это кто еще из нас хихикальщик? * * * – Пиявочка вы моя. Лечебная. * * * Как быстро мои кавалеры нашли общий язык! Посетители вернисажа уже разошлись, а они сели в сквере на лавочке, беседуют и пьют водку. На меня ноль внимания. Я уже и книжку пробовала читать, и в туалет два раза сходила – сидят и сидят, как прилипли. – Пошли погуляем, холодно так сидеть, – тяну Палыча за рукав, а им никуда неохота. – Не, не, не, Лерочка, мы пока не пойдем, у нас тут проблемы. Я (о, наглое и самонадеянное существо): – У вас у обоих может быть только одна проблема. И эта проблема хочет гулять. Спрашивается: зачем я это сказала? Пал Палыч-то ладно. Но Миша! * * * – Записывайте, записывайте свои истории, – сказал, затягиваясь «Житаном», Пал Палыч. – Про детство, родителей. Про то, как сами пишете. Про издательства, литературную жизнь. Про все. Ведите дневник! Потом получится роман, вот увидите. Минимум повесть. А я вас издам. * * * Я подошла к делу ответственно и принялась вспоминать. * * * Миша помогает: – Тебя возили на море? – Возили. – И что? – Ну, море. Теплое. На водных велосипедах катались. Родители в волейбол играли на пляже. – И все? – Ну, дяденька один клеил маму, все подходил ко мне и говорил: «Мама? А я думал, это твоя сестра. Такая молоденькая!» А потом на берег вышел папа, мама достала из сумки персики, разложила их на пакете, и мы стали полдничать. На маме был васильковый купальник, очень красивый. Она сидела на песке по-турецки и подкладывала мне хорошие, а сама брала с бочками. «У меня уже четыре складки на животе», – удрученно сказала она, глядя на линию горизонта. Папа ничего не ответил, а мне стало ее ужасно, просто нестерпимо жалко. – Сколько ей было? – Двадцать пять. Почти как мне. – А у тебя сколько складок? – Не знаю. Может, одна… – Сейчас посмотрим. Миша задрал мне футболку. Складок не было. – Ноль, – облегченно сказала я. – Значит, дело не в возрасте. – Конечно, не в возрасте. Питались раньше по-другому. Послевоенных детей старались впрок накармливать, на всякий случай. Бабушка в войну наголодалась, поэтому вся пища дома – сахарку, маслица побольше. Все супы на поджарках, картошка на сале… А мама все ее рецепты унаследовала. – Это же вкусно. – Я от бабушкиной кухни страдала. – У тебя просто плохой аппетит. * * * Есть ли у детей аппетит? Что-то не припомню, чтобы мне в детстве когда-либо было вкусно. Клубника? Нет. Земляника? Горчит. Крыжовник? Кислый. Вишня? То же самое. Черешня? Почти не покупали. Смородина? Фу, этот запах! Яблоки? А есть ли у них вообще вкус? Манго? Привкус жести от банки. Торты и пирожные? О, только не это! До рвоты. Конфеты? Без эмоций, хотя и не противно. Сгущенка? Липкая. Молоко? Противное, особенно если деревенское или прокипяченное. Сметана? И как дедушка это ест… Творог? Даже проглотить сложно, крупчатый. Курица? Шкурки. Колбаса? Невкусная. (Кроме охотничьей, но поедание оной было, по-моему, едва ли не однократное, так что не в счет.) Котлеты? Нет. Гречка? Пахнет ржавыми железками. Суп (щи, борщ, лапша на бульонном кубике и без мяса). Ну разве что. И хлеб, пожалуй. Если корочку горелую срезать. * * * Зато во взрослой жизни аппетит меня догнал. Заманила сегодня Пал Палыча в грузинскую забегаловку: ничего не могу с собой поделать, уважаю харчо. Пал Палыч заказал чахохбили, я у него отъела кусочек – вкусно. Хихикали. Кормила Пал Палыча мороженым с ложечки. Пихаю ему в усы клубничный пломбир и приговариваю: – Вот, на всю жизнь запомните. А он и не знает, как реагировать. Ему пятьдесят три года или около того. * * * Если кормить его с ложечки, можно всю жизнь ужинать за его счет, думаю я. Но что скажут люди? * * * Образы пионерского детства преследуют меня по ночам. До сих пор не могу забыть лозунг из школьной ленинской комнаты: Стал вожатым – не пищи, легкой жизни не ищи! Его сочинил один мальчик, отличник. Ему потом еще грамоту дали и путевку в Артек. Для меня это было озарение. Я поняла, что поэт всегда будет избранным. И решила стать поэтом. * * * Помню, как в лагере мальчишки ночью ходили мазать зубной пастой девчонок. Это казалось нам непоправимо ужасным, до бесконечности непристойным – как вымазанные дегтем ворота в украинских деревнях. Но! – в то же время это было чертовски притягательно, потому что напоминало взрослую интимную жизнь: пока она в постели, он совершает над ней некое действо. Если она вдруг проснется – то та-ак завизжит! – и убежит, босая, по коридору в женский туалет. Далее всеобщий переполох, заспанная вожатая, негодяй посрамлен – но в то же время он герой! Думаю, зубная паста – это был неосознанный символ спермы. * * * Что еще? Однажды мама вернулась из командировки и обнаружила на кухне поганку. Мы с папой жили вдвоем около месяца, и никто ничего не замечал. |