Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
— Очень, — сказал этот фигляр, голову задирая так, чтобы Аленке в глаза заглянуть. — Просто невыносимо… — Дуся! — Что «Дуся»? Дуся желает знать, как давно это… — она пальцем ткнула, чтобы не осталось сомнений, о ком речь идет, — за вами… за нами подглядывало? Аленка, верно вспомнив первый вечер в Цветочном павильоне, зарделась, но рук не убрала. И Евдокия мрачно подумала, что бить-таки следовало сильней. — Я не подглядывал, — поспешил оправдаться Себастьян, болезненно кривясь, точно сама необходимость разговаривать с Евдокией причиняла ему немалые мучения. — Я наблюдал. — Принципиальное различие. — Дуся! — Ваша сестрица меня ненавидит! — пожаловался Себастьян, поджимая губы… …ишь, развалился. — Дуся, — Аленкины брови сдвинулись над переносицей; и, таки оторвавшись от пациента, которого, судя по Аленкиному виду, она готова была лечить хоть всю ночь напролет, и желательно не в Евдокииных покоях, она встала, — Дуся, это же… Себастьян Вевельский с готовностью закрыл глаза, показывая, что подслушивать не намеревается и, вообще, находится если не при смерти, то всяко в глубоком обмороке. — Дуся… — Аленка взяла сестрицу под руку и зашептала: — Я понимаю, что получилось нехорошо и ты на него обижаешься… но это же живая легенда! — К сожалению… — К сожалению, легенда? — Себастьян таки не удержался и приоткрыл глаз, на сей раз правый. — К сожалению, живая, — поправила Евдокия и, погладив верный канделябр, добавила: — Пока еще. — А теперь она мне угрожает! Боги милосердные, какие мы нежные. А вот хвост из-под ноги правильно убрал, и не то чтобы Евдокия собиралась наступить, но пусть конечности свои, включая хвост, при себе держит. Евдокия руки от канделябра убрала и, выдохнув, велела: — А теперь рассказывайте. — Что? — в один голос поинтересовались Аленка и Себастьян. — Все. — Все — будет долго… — Себастьян вытянул дрожащую руку и, указав на кровать, попросил: — Подай простыночку прикрыться, а то неудобно как-то. Покрывало Евдокия сдернула. — Дусенька… — Аленка присела на стул у двери и еще руки на коленках сложила, — потерпи… — Хватит. Я уже натерпелась. …и Лихо, который заглянул, хотя еще и не вечер… Появился и исчез. Уступил. Бросил? А кольцо тогда почему? И Евдокия трогает его, пытаясь успокоиться, только получается не слишком хорошо. — Или меня вводят-таки в курс дела, или мы уезжаем. Сегодня же. Немедля. Аленка сложила руки на груди, демонстрируя, что с места не сдвинется. Упряма? Пускай. В Евдокии упрямства не меньше. — Я тотчас телеграфирую маменьке. Полагаю, она меня поддержит. Да и не только она. О нем я тоже молчать не собираюсь. Этот фарс, который конкурсом называют, завтра же закроют. И не надо мне про тюрьму говорить. Тюрьмы я не боюсь. — Она не всегда такая… — словно извиняясь, произнесла Аленка. — Злится просто… — И колбасу прячет. — Себастьян сел, завернувшись в покрывало. — Под кроватью… ага… …коробку он вытащил и, прильнув щекой к крышке, зажмурился. — Краковельская… чесночная… благодать… к слову, панночка Евдокия, как бы вы ни пыжились… — Я не пыжусь! — …на мне клятва крови, так что… И этот наглец, вытянув колечко краковельской колбасы, к слову, великолепнейшей, сдобренной чесноком и тмином, высушенной до звонкости, сказал: — Моя прелес-с-сть… Евдокия перевела взгляд на Аленку. Та клятв крови не давала… — Дуся, пока ты о нем не знаешь, оно тебя не видит, а раз не видит, то и навредить неспособно. — Тогда считай, что оно, чем бы ни было, меня разглядело. — Но… Аленка повернулась к зеркалу и, коснувшись его ладонью, нахмурилась: — Ты… не говорила… — И ты не говорила. — Оправдываться Евдокия не собиралась. Единственное, о чем она жалела, так о собственной нерешительности. Следовало сразу покинуть сей милый дом… — Уйти не получится. — Себастьян разломил колбасное кольцо на две неравные части, меньшую зажал в правой руке, большую — в левой. — Точнее, попытаться можете, но за последствия я не ручаюсь. Вас, панночка, пометили… и вас, к слову, тоже. Он откусил колбасу и уже с набитым ртом добавил: — И меня… всех пометили, Хельм их задери. И замолчал, сосредоточенно пережевывая колбасу. Следовало сказать, что в покрывале, расшитом цветочками, из-под которого выглядывали длинные мосластые ноги и хвост, тоже длинный, но отнюдь не мосластый, ненаследный князь выглядел… безопасно. Он жевал колбасу, вздыхая от удовольствия, и блаженно жмурился… Надо полагать, раны на голове затянулись. Аленка наблюдала за своей легендой с престранным выражением лица. Куда только прежнее восхищение подевалось? — Так что, милые дамы, вам от меня никуда. — Жирные пальцы Себастьян вытер о покрывало, и Евдокия с трудом сдержалась, чтобы не отвесить подзатыльник. Князь, называется! Князь понюхал оставшийся кусок, но со вздохом отложил. — Хорошо. — Евдокия покосилась на канделябр. — В таком случае предлагаю перемирие. И обмен информацией. Взаимовыгодный… — А водички нальешь? — поинтересовался Себастьян, голову набок свесив. — Колбаска соленая очень… Пил он шумно, отфыркиваясь, и вода текла по голой груди, поросшей кучерявым черным волосом. И вида этой самой груди Аленка стеснялась, отворачивалась… …похоже, первая любовь ее, бережно взращенная на газетных славословиях и снимках, умирала. Громко рыгнув, Себастьян вытер рот краем покрывала и поднялся. — Итак, девушки, я внимательно вас слушаю… …от же гад. Слушает он. Но с некоторым удивлением Евдокия поняла, что и вправду слушает. Внимательно так. И уже не выглядит ни смешным, ни жалким… …Аленка же говорит… …о том, что дом живой, что строили его по старому обычаю, на костях. И кости эти сроднились со стенами… …о зеркалах, в которых потерялись души. Их заперли на изнанке зеркального лабиринта, лишив воли и посмертия, оставив лишь голоса, которые Аленка слышит… …о снах разноцветных, где ей показывают дом… …и о черном камне, ради которого все затевалось. Камень — драгоценность, а дом — шкатулка, построенная драгоценность хранить. Не здесь, но на изнанке мира. Аленка пока не умеет объяснить иначе. Но ждать уже недолго. Та, которая построила тайник, вернулась. |