Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
— Ее ты видела? — Себастьян прервал рассказ. И, поймав на себе взгляд Евдокии, слегка пожал плечами, будто извинялся… Извинялся. Не за поцелуй, а за представление. Живая легенда? В том и дело, что скорее живая, чем легенда. И приходится соответствовать… или не соответствовать, разрушая чужие иллюзии. — Нет, — ответила Аленка, задумавшись. И тут же, сама себе противореча, сказала: — Да. Она меняет лица. Она… она забрала чужие… использует, а потом меняет… В отличие от ненаследного князя, который кивнул, Евдокия ничего не поняла, а переспрашивать не стала. — Луна растет. — Аленка посмотрела в окно. Вечерело. И лиловые сумерки держались за колючей границей роз, точно опасаясь приближаться к окну. Небо отливало то золотом, то багрянцем; и тревожно становилось на душе. Беспричинная тревога. — И дом пробуждается… у нее сил не хватает, чтобы сразу его разбудить… луна нужна. Полная. Круглая, налитая, как яблоко из маменькиного сада. На такую воют оборотни, а волкодлаки и вовсе теряют разум… Лихо не опасен, будь опасен — не выпустили бы с Серых земель… Евдокия не наивна. Евдокия слышала о людях, которые переставали людьми быть. Но боялась — не его, но за него, растревоженного… что подумал? Известно что… И ушел… как бросил… обидно и страшно оттого, что не вернется… а если вернется, то каким? …луна показалась, выглянула, белая монета с полустертою золотой каймой, будто бы надкушенная с одного бока. Но рана зарастает, прибывая день ото дня… — Будет луна, и будет сила… — Аленка замолчала, устремив взгляд в окно. Тоже видела? Чуяла? А говорили, что будто бы у сестрицы сил мало, что едва-едва хватит их раны затянуть… а она слышит вот… и сама не понимает, откуда у нее это взялось. Отцовская кровь очнулась? Или же, напротив, материнская? От той прапрабабки, про которую говорили, будто бы она — прирожденная колдовка? И впору бояться родной сестры… …близких. Двое, и обоих Евдокия любит. Она-то человек обыкновенный и мало на что в колдовском мире годный, только и может, что богам молиться. Пусть заслонят. Сберегут. Силами наделят, потому как иначе… что бы ни обреталось в зеркалах сторожем клятых душ, оно выберется… — Панночка Алена. — Себастьян поднял недоеденный кусок колбасы и кое-как отер о покрывало. И вид себе вернул прежний, слегка придурковатый. Аленку взял за ручку жирными пальцами, рыгнул сыто, отчего бедную аж передернуло, и к ручке припал. Обслюнявил всю знатно. — Вернитесь к себе. И ведите себя как прежде… …Аленка ручку выдернула и торопливо за спину спрятала. А ведь колбасу краковельскую она на дух не переносит из-за чесночного ее запаха. — А… вы? — И я вернусь. От доем и вернусь. — Он еще и грудь волосатую почесал, сказав доверительно: — Вы не представляете, до чего мне жрать охота… У двери Аленка тайком понюхала пальчики и скривилась-таки… …чесночный дух — привязчивый. Но ушла, унося осколки разбитых мечтаний. — Евдокиюшка… — Себастьян перекинул покрывало через плечо и снова грудь поскреб, — а с вами… — Со мной можете комедию не ломать. Влюбляться в вас я не собираюсь. — Даже так… Взглянул пристально, и неуютно стало под этим колючим, лишенным всяческого дружелюбия взглядом. Еще немного — и наизнанку вывернет… — Как уж есть, — ответила Евдокия, заставляя себя глядеть в глаза. И улыбаться. Как маменька учила… — А вы подумайте… — Уже подумала. — Я могу быть очаровательным… и очень милым… мы с вами чудесно проведем этот вечер… Рука сама собой к канделябру потянулась. Себастьян хмыкнул и, пощупав затылок, Аленкиными стараниями целый, сказал: — Ладно-ладно… с Лихо я сам поговорю… — он взобрался на подоконник, — а вам, панночка Евдокия, нервы лечить надобно… вы слишком остро на все реагируете. Вот поганец! Глаза б Евдокиины его не видели… — И платье свое забирай! — крикнула она, швырнув мятый комок в темноту… …Гавел ничуть не удивился, увидев ненаследного князя. Тот, выбравшись из окна, весьма бодро и, по мнению Гавела, несколько необдуманно сиганул в кусты роз. Сорт «Белая панночка» отличался крупными бутонами бледно-золотистого колеру и шипами исключительной длины. Сам Гавел уже успел свести с оной панной знакомство, а потому сдавленную, но весьма выразительную, можно сказать, наполненную яркими образами ругань князя слушал с сочувствием. — И платье свое забирай! — донеслось из окошка, и на голову Гавела свалился надушенный мягкий ком, надо полагать — то самое платье… Гавел платье скомкал еще более и спрятал в сумку: вещественным доказательством будет. Или пойдет на платочки старухе, а то не напасешься… …соседка снова жаловалась… …требовала, чтобы Гавел из своей командировки вернулся… а он, слушая в телефонный рожок возмущенное бормотание, лишь вздыхал… …пришлось злотень сверху пообещать… …и наверняка мало будет… …но последний месяц судьба к Гавелу была благосклонна весьма, и банковский счет его потихоньку прирастал. Если бы не старуха, этих денег Гавелу хватило бы года на два, и не в той каморке. А что, снял бы квартирку в приличном доходном доме, пускай и небольшую, но чистенькую… и нанял бы кого убираться дважды в неделю. Купил бы себе белую фильдекосовую рубашку, а к ней — желтый галстук… и пиджак фиолетовый, бархатный, с хлястиком на черных пуговичках… Тросточку опять же. И в дни выходные гулял бы в королевском парке, как иные приличные люди… Гавел вздохнул, сам себе признаваясь, что мечты его эти, пусть и не особо сложные, все ж несбыточны. От старухи ему не избавиться, так что и тросточка, и пиджак, и рубашка остались в памяти, а Гавел сделал снимок… Меж тем Себастьян Вевельский из кустов вырвался и, сплюнув погрызенный лист «Белой панночки», потянулся. На сей раз князь был не совсем обнажен. И если Гавелу досталось платье, то себе Себастьян оставил женские преочаровательного вида панталончики, с кружевами и атласными бантиками… …он потянулся и поскреб плечо, на котором проступила жесткая черепица чешуи. А потом легкой походкой двинулся по дорожке. Таиться ненаследный князь и не думал, он шел не спеша, то и дело останавливаясь, поводил носом, точно принюхивался, и что-то бормотал… |