Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
Гавел успел сделать два снимка, когда Себастьян вдруг прервался и, покачнувшись, упал… …к счастью, не в фонтан. Страшная судорога скрутила тело князя. И Гавел потянулся к свистку… но не тронул. Ненаследный князь, бившийся в траве, замер… умер? Лежит. Ноги вытянул. Руки тоже вытянул вдоль тела… и панталончики разодрались… нехорошо, если его вот так найдут, мертвого и в панталончиках… несерьезно это… И Гавел выбрался из кустов. Прислушался. Тишина. Ну да, кузнечики, козодой и прочие ночные прелести, а вот князь по-прежнему недвижим… и лицо бледное, осунувшееся… Гавел нерешительно тронул Себастьянову шею в надежде нащупать пульс. Шея была мокрой и скользкой, и волосы темные к ней опять же прилипли. А вот пульс не прощупывался. Умер… …Гавел склонился к самому носу, вдруг да показалось, вдруг да дышит еще… не дышит. И сердце в груди, к которой Гавел, отбросив все предубеждения, прижался, молчало. Все-таки, выходит, умер… …а совесть Гавелова ожила, напоминая, что следовало бы сразу охрану вызвать, чтоб сопроводили несчастного до сторожки, а там бы целителя вызвали… и глядишь, не переволновался бы ненаследный князь до сердечного приступа. Гавел со вздохом осенил покойника Вотановым крестом. И веки прикрыл, потому как казалось — наблюдает за ним ненаследный князь; и не просто смотрит, а с укоризною, мол, как же ты, Гавел, допустил этакое? — Я ж не знал. — Гавел шмыгнул носом. — Я… Взгляд его упал на панталоны, и подумалось, что ежели найдут князя в подобном непотребном виде, то вспоминать станут не его славную службу, а панталоны эти злосчастные… И Гавел решился. Он отложил камеру и, присев на корточки, потянулся к панталонам. — Я осторожно… — пообещал он ненаследному князю, который, как и положено свежему покойнику, был теплым, но неподвижным. Панталоны не поддавались. Гавел тянул их и так, и этак, но только бантик оторвал, который сунул в карман исключительно по привычке. Попытался князя перевернуть, однако тело, верно, уже утратило прежнюю подвижность, сделавшись тяжелым, неудобным. Кое-как Гавел перевернул покойника на живот и, взявшись за хвост, приподнял его. Князь вздрогнул. И хвост в Гавеловых пальцах крутанулся. Это потому, что скользкий, чешуйчатый, вот и не удержал… …дернулась длинная нога. И рука вдруг выпросталась, растопыренная пятерня впилась в траву. Гавел, икнув, смотрел, как удлиняются, загибаясь острыми с виду крючьями, ногти князя… вторая рука, сплошь покрытая чешуей, мазнула по траве, оставив в ней глубокие раны. Тело приподнялось. Выгнулось. Из глотки князя вырвалось утробное рычание, от которого Гавел похолодел. Он понимал, что надо бы бежать, и чем скорей, тем лучше, однако дикий ужас сковал его, лишив способности двигаться. Гавел дышал. Смотрел. …вот тело ненаследного князя зеленеет… дергается… он то падает, то вновь привстает. …и медленно поворачивается к Гавелу. В лунном белесом свете видны и заострившиеся черты лица… и темные провалы глаз, из которых исчезло все человеческое, и бескровные губы… и клыки… — У…уйди… — сказал Гавел, отползая… Князь уходить не собирался. Он покачнулся, но устоял на четвереньках. Рот раззявил… не рот, а пасть, украшенную парой длинных и острых с виду клыков… Тихонько взвизгнув, Гавел упал на спину, и когда нежить — а в том, что князь после смерти обратился в нежить, он не сомневался — села на грудь, закрыл глаза. …вот и все… конец жизни… …а старуха-то одна осталась… поймет ли? Поймет, когда оставленные соседке деньги закончатся… нехорошо… надо было больше… На лицо падала слюна, белая и пахнущая отчего-то мятой… наверное, из князя вышла очень чистоплотная нежить… и все приятней, чем если бы мертвечиной воняло… на этой мысли боги все же смилостивились над Гавелом, и он лишился чувств. В блаженной темноте и умирать не страшно. Темнота длилась и длилась. И Гавел поневоле задумался, а вдруг он уже умер? И если так, то… он ведь в храмы не заглядывал… и богам не кланялся, потому как знал, что не для него путь исправления, грешил и грешить будет… и если так, то зачем? Надо было купить белых голубей Иржене-заступнице… а Вотану — меда свежего… не откупом за грехи, но просто, глядишь, и не блуждала бы истомившаяся Гавелова душа впотьмах. С другой стороны, не в Хельмовы же чертоги ей торопиться? — …нет, дорогой братец, я, конечно, знал, что у тебя шуточки… дурные, но чтоб настолько? — Этот голос разрушил блаженную цельность темноты. — Да живой он… — А если бы сердце стало? — Так не стало же, — возразила нежить голосом ненаследного князя. И Гавел подивился только, до чего нежить хитрая пошла, уже и разговаривать научилась. Захотелось предупредить того, второго, чтобы бежал, но темнота держала прочно. — А может, и стало, — задумчиво произнес непредупрежденный человек. — Вон в себя-то не приходит… вдруг удар случился. — Нехорошо. — Нежить согласилась, она была где-то близко, и Гавел поспешно отступил в темноту, не желая вновь встречаться с нею. — Переборщил немного… — Немного?! — Немного! Нет, Лихо, ему меня на все королевство ославить — так можно, а как мне его попугать — нет? Я ж после его статеек вовек не отмоюсь! Пинки темнота пропускала, и Гавел вдруг четко осознал, что вовсе он не умер, а лежит там же, у фонтана, на мокрой траве в компании вполне себе живого и очень раздраженного ненаследного князя и светловолосого типа смутно знакомой наружности. Тип был растрепанным и отчего-то мокрым. — Видишь, живой! — радостно воскликнул Себастьян и, наклонившись, схватил Гавела за рубашку. — Вставай, дружище! Гавел закрыл глаза, пытаясь притвориться, что все еще скорее мертв, чем жив… с одной стороны, конечно, радовало, что князь вовсе не нежить, а с другой… бить будет. Это Гавел осознавал ясно, всем своим привычным к подобному повороту дела организмом. — Вставай, вставай. — Себастьян легонько тряхнул его и просьбу подкрепил пощечиной. — Разговор к тебе имеется… приватный. Глаза пришлось открыть. — Вот скажи, — тон был притворно ласковым, — по какой такой надобности ты ко мне в панталоны полез, извращенец? |