Онлайн книга «Ничего особенного»
|
Танька живо нагнулась, подняла с земли камень – тот самый, которым она забивала тыкву. – Вот только подойди! – пригрозила Вероника. Летчик вытащил из сопла тыкву и потряс ею над головой. – Вещественное доказательство! – объявил он. – В милиции поговорим. – Герой кверху дырой! – крикнула Танька. – Монах в разрисованных штанах! – добавила Вероника. И пошли в разные стороны. Летчик – к вертолету. Танька – к дому. Танька пошла и заплакала. Как сказано в Библии: «И исшед плакася горько». Вероника тоже присмирела и насупилась. Вышли на дорогу. По дороге шел Мишка Синицын, сутулый от усталости. Мишка весь день проработал в поле на тракторе, а сейчас возвращался домой. – Ты чего? – спросил он у Таньки. Танька прошла мимо него по дороге. – Чего она? – спросил Мишка у Вероники. – С летчиком поругались, – объяснила Вероника. – Ну ничего, мы ему тоже врезали. В милицию жаловаться полетел. – А в милицию-то зачем? – не понял Мишка. – А мы ему диверсию подстроили. – Это как? – снова не понял Мишка. – Выхлопную трубу забили тыквой. Он взлетел, а потом как грохнется, чуть глаза на колени не выскочили. Вероника побежала догонять Таньку. Мишка остался стоять, приспосабливая новость к своей нервной системе. Он не мог идти. Стоял и смотрел, как удаляется по дороге Танька. Видел ее горестную спину, склоненную в плаче светлую голову, ноги в разнообразных царапинах, как у подростка. Мишке никто не мешал смотреть, и он стоял до тех пор, пока Танька не свернула с дороги и не скрылась за избой Маланьи. * * * Летчик набирал высоту, зажмурившись по привычке. В эти мгновения он чувствовал всегда одно и то же: животный страх. «Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком. Летчик испытывал это чувство всякий раз, когда отрывался от земли и земля уходила из-под ног. Но сегодня все было по-другому. Летчик прислушался к себе: в животе под ребрами было совершенно спокойно, умиротворенно и даже беспечно. Он предположил, что весь страх, отпущенный природой одному человеку, он израсходовал час назад, когда падал вниз, потеряв управление. Но это было час назад. А сейчас он не чувствовал ничего. Летчик приоткрыл один глаз и посмотрел вниз. Земля была зеленая и веселая. Он не поверил себе и открыл второй глаз. Было снова совсем не страшно и очень красиво. Летчик потянул на себя ручку управления, набирая высоту. С этой высоты уже можно было догадаться, что Земля круглая. – Не боюсь, – снова удивился он. – Не боюсь! – крикнул он птицам. Поднял лицо к близкому солнцу и крикнул в самое солнце: – Не боюсь! Солнце подрагивало лучами, будто радовалось вместе с летчиком. Вертолет витиевато шел в голубом небе, как гигантская радостная стрекоза. * * * Бабка Маланья сидела в своем дворе под вишней и пела на мотив «страданий»: А у тебя, ну правда, Вань, Твои друзья такая пьянь. Такая пьянь, такая рвань, Ну правда, Вань… Председатель колхоза Мещеряков и «золотоискатель» по фамилии Чиж стояли посреди двора и слушали Маланьино народное творчество. Во двор вошел Мишка, присоединился к слушателям. – Бабушка, – деликатно перебил Чиж, – а теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например. – Так это и есть старинное, – возразила Маланья. – Эта мой дед еще пел… – Нет, бабушка. Это современное. Это слова Высоцкого. – Так, может, мой дед его и знал. – Вспомни что-нибудь еще, баба Маланья, – попросил Мещеряков. – Подумай и вспомни. – Щас вспомню, – пообещала Маланья и задумалась. – Владимир Николаевич, – тихо спросил Мишка, – вот если у вертолета выхлопную трубу законопатили и вертолет упал. Что будет? – Кому? Вертолету? – Да нет. Тому, кто законопатил. – Что будет? Посадят. – На сколько? – Лет на десять. – За что? – Как – за что? Покушение на убийство и порча государственного имущества. – Вспомнила! – сказала Маланья и заголосила на тот же мотив: – «Свистят, как пули у виска! Мгновения, мгновения!..» – Это из Штирлица, – узнал Мещеряков. * * * Николай Канарейкин вошел во двор, открыв ногой калитку. Посреди двора стирала Вероника. – Где твоя сестра? – грозно спросил Николай. – В сарае. Николай подошел к сараю. Там было заперто. – Таня! – позвала Вероника. – Тебя папа зовет! Николай хорошо дернул дверь. Дверь распахнулась. На сене с распущенными по плечам волосами, как сестрица Аленушка, сидела скорбная Танька. – А ну встань! Танька поднялась. – Раздевайся! – приказал Николай. – Зачем? – спросила Танька и стала расстегивать кофточку. – Наголо? – поинтересовалась Вероника. – И ты тоже! Раздевайся! – заорал Николай на Веронику. Вероника живо стащила через голову свои ситцевые одежонки. Скинула с ног сандалии. Николай собрал платья и туфли и зашагал в избу. Войдя в избу, Николай открыл шкаф и снял с плечиков весь девчоночий гардероб. Затолкал в большой сундук. Повесил сверху замок. Запер. Спрятал ключ в карман. – Чего это ты делаешь? – В комнату вбежала жена Лялька. – А ты помалкивай! А то и твои запру! Вырастила вертихвостку. За парнями бегает! Милиция удержать не может! Николай выскочил во двор. Лялька за ним. Девочки стояли жалкие, в одних трусиках и лифчиках. Жались к стене сарая. Лялька всхлипнула. На шум появился дед. – Чего случилось-то? – спросил дед Егор. – Из дома ни на шаг! В сарай! – Николай выкинул руку полководческим жестом. – Чего это я в сарай пойду? – огрызнулась Танька. – Что я, корова? – Ты как с отцом разговариваешь?! Николай подошел к дочери и влепил Таньке затрещину. Вероника завизжала, будто ее режут. Против дома стали останавливаться любопытные. |