Онлайн книга «Шел старый еврей по Новому Арбату»
– Это одно и тоже, – пояснил Сиплый. – Без приметных отличий, – пояснил Сохлый. 3 Тут и произошло нечто. Заслуживающее упоминания в летописях-преданиях. Петух вдруг прокашлялся, запел баритональным тенором: – "Мы покидаем гавань, да-да, мы ее покидаем… Города скрываются из вида, земли и народы…" Штрудель перепугался: – Ты что? Что это?.. – Вергилий. "Энеида". Часть третья, страница семьдесят вторая. Возгласил зычно: – Нефролепис – птерис – хамеропсис – трахикарпус… Маршрут меняется. Вагон подпрыгнул, словно наскочил на камень, сошел с рельсов, и они покатили по асфальту без посторонней помощи. Пассажиры привстали от изумления. Лица вытянулись до пуговиц на рубашках. Испуг обуял на недозволенном пути. А трамвай уже свернул на перекрестке. Затем на другом. Оставил позади город, прошелестел неспешно по тихим деревенским проулкам, мимо герани на подоконниках, настурций на клумбах, наливной ягоды в садах. Выкатился в луговые просторы. Мимо нескошенных трав, созревающих хлебов, конопли и гороха, кашки с лютиками по обочине. Остановились. Набрали полные пригоршни стручков. Лущили их. Поедали сладкие горошины. Катили дальше через березовые рощи, с интересом поглядывали по сторонам, а стрелки на развилках указывали: "До Швеции не доехать", "Во Францию не попасть", "Испания – и не заикайтесь", "Канарские острова – сгинете на границе". Провизор, который не в своем уме, поинтересовался несмело: – Не подскажете ли, куда направляемся? И сколько доплатить за билет?.. Петух сообщил: – В Индию. А может, на Суматру. Или в Мозамбик, напротив Мадагаскара. Проезд – бесплатно. Забоялись: – Поближе нельзя? Нам бы к реке, босиком, на травку… – Можно и босиком. Нефролепис – птерис… Трамвай встал. Двери распахнулись призывно. Ветерок проник внутрь, ласково поворошил волосы. Пассажиры ступили на землю. Шагнули несмело шажок, за ним другой. Потянулись с хрустом, онемелые за жизнь. Изумленно переглянулись. – Почва… – подивились. – Не асфальт… – Трава… – подивились. – Не булыжник… – Дымка – не выхлопы из глушителя… Неяркий луч пробился сквозь облако, скользнул по воде, и река отозвалась, как от щекотки, смешливыми переливами восторга. Глаза у пассажиров заблистали. Лица просветились. Морщины разгладились. Даже Сиплый захлюпал от волнения. Сохлый захлюпал. Как трогательно, как чудесно!.. Уселись на траву, сняли обувь с носками, пошевелили на приволье сплюснутыми пальцами, остужая на ветерке. А водитель заскреб ногтями землю, прослезился от нежданных чувств: – Неужто?.. Неужто не во снах? Когда разбирал рельсы на пути, чтобы сойти с колеи, не крутиться больше по постылому маршруту… Почтальон тоже прослезился: – А я-то, я… В грезах-мечтаниях… Пробраться ночью в почтовое отделение, пометить на ящике для посылок – Манагуа, Занзибар, Мальдивские острова. Залезть в ящик, захлопнуть изнутри – пусть отправляют по назначению… Петух омочил ноги в реке, втянул клювом пару глотков. – Закрой глаза, Штрудель. Вслушайся в журчание воды по камушкам. Представь себя оленем, лисицей, енотом на водопое. Штрудель лежал на спине в дреме-довольстве. Веки тяжелели. Глаза смежались. Разум туманился. Голова никла. – Мне хорошо. Просто хорошо под это журчание. Больше ничего не надо… – Вот тебе, Штрудель, логическое построение. Для зверя сгодится и для человека. Во мраке. В безлунную ночь. "То, что производит шум, движется. То, что движется, не замерзло. То, что не замерзло, находится в жидком состоянии. То, что жидко, не выдержит моей тяжести". – Это ты придумал? – Это не я. К сожалению. – Знаешь… – признался Штрудель. – Никогда не жил без натуги. Вот так, под журчание. Даже в детстве, когда слушал мамину сказку. А тут, а теперь… Отставной вояка, малоумный отроду, сплетал венок из ромашек. Почтальон без царя в голове безмятежно покусывал соломинку. Скульптор-гробовщик, помешательство которого вопиет к небу, дудел в сопелку из бузины, наслаждался звуками. Сиплый и Сохлый плескались на мелком месте, брызгали водой друг на друга, застенчиво похохатывали. – Выхожу на позицию, – повторял в умилении Сиплый, – веду наблюдение. Первый этаж, окно нараспашку, а они распаляют без одежд-приличий... – Адресок не дашь?.. – в умилении повторял Сохлый. Штрудель глядел на них с симпатией. Петух бормотал свое, оглядывая всеобщее довольство: – "Не лишено вероятности, что отдельное лицо, при неких необычайных и весьма благоприятных условиях, может быть счастливым". А голоса уже рвались из заточения… Звонкие, ликующие… Восторг небывалый... Воспарение неизведанное… Песня взмывала к небесам… Задушевная, выстраданная... Которую запевает молодежь... А также прочее законопослушное население… Которую не задушишь, не убьешь… О самом большом человеке… О самом прекрасном и мудром… Он же – наша слава боевая… Он же – нашей юности полет… Чтобы по курганам горбатым… По речным перекатам… Солнцу и ветру навстречу… На битву и доблестный труд… Расправив упрямые плечи… Допели до конца. Помолчали. Добавили на всякий случай: – С песнями, борясь и побеждая… Где так вольно дышит человек… Натянули на ноги носки с ботинками. Вернулись в трамвай. Уселись на отведенные им места, дабы не создалось толчеи, в которой злоумышленник способен затеряться. Водитель прозвенел несмело, и они поехали обратно. Мимо кашки с лютиками на обочине, мимо нескошенных трав и созревающих хлебов, через луговые просторы и березовые рощи. Встали на рельсы, покатили по заданному маршруту. |