Онлайн книга «Шел старый еврей по Новому Арбату»
Глаза притухли. Лица увяли. Морщины обозначились. Петух только головой покачал: – "Не достигнув желаемого, они сделали вид, будто желали достигнутого". Мишель Монтень, "Опыты", книга вторая. Водитель сообщил буднично: – Остановка – конечная. Тюрьма. – Пинда-рында!.. – выругался петух. – Прыгаем, Штрудель. – Разобьемся… – забоялся тот. Но они уже летели. С трамвая на асфальт. 4 Кавалер ордена Золотого Гребешка двигался без сбоя легкой рысистой побежкой, выкидывая без устали голенастые ноги, сообщал с гордостью на долгом размашистом шагу, под глубокий вдох-выдох: – Девятнадцатый век. Скороход Баркли. Славившийся быстротой бега. Обогнал его на три ярда. Штрудель за ним не поспевал. Запыхался, сбил дыхание, встал, схватившись за горло, подумал с вялой злобой: – Почему я должен куда-то бежать? Да еще за петухом?.. Которого приносили в жертву Эскулапу, богу врачевания. Вот бы и нам, по их примеру… – Люди эти… – фыркнул петух. – Чего не надо, то им известно. Набегали из-за угла Сиплый с Сохлым, потрясали кулаками, готовясь к незамедлительному их применению, вскрикивали обидчиво: – Вы чего… Забыли, что ли? Мы же топтуны – не бегуны! У нас и приварок несытый, мышца негодная, мозоль от натужного топтания... Надо было исчезать, исчезать незамедлительно, и тут они заметили серенький фургончик у кондитерского ларька. Продавщица лениво таскала в ларек противни с пирожными, сонно тыкала пухлым пальцем-сарделькой, пересчитывая желтые, зеленые, ядовито-сиреневые розанчики, а шофер фургончика, мрачно насупившись, мусолил жеваную папиросу. – О, – обрадовался петух. – Вот и он! Волоком подтащил Штруделя. Шофер взглянул без интереса. Выплюнул папиросу, сел в кабину, сказал через окно: – Два тугрика. В любой конец. И они покатили, оставив позади Сиплого с Сохлым. – У нас же нет этих… – шепнул Штрудель. – Тугриков… – У меня нет, – согласился петух. – У тебя – полные карманы. Отдышались на ветерке, с симпатией взглянули на водителя. – Вы народ? – начал осторожно Штрудель, чтобы не спугнуть удачу. – Правда же? Потребный для выяснения нравов и обычаев? – Народ, – мрачно подтвердил тот. – Куда денешься? – Чем докажете? – Пустым карманом. – Вывернул, показал: – Дает мне хозяйка полтугрика на день. Автобус, курево, пожрать – и всё. Кто же еще народ, если не я?.. Ехали. Глядели по сторонам. Люд пёр, ломился, валил косяком, как сельдь в Атлантике. Отчаянно кидались под колеса, гуськом бежали перед машиной, втянув головы в плечи, не желали сворачивать на запруженные тротуары. – Куда убегаем, народ? – взывал Штрудель из окна. – Туда, – отвечали, не замедляя бега. – От кого? Не проясняли. – И-эх… – задохнулся шофер в бессильной злобе. – Лишнего люда развелось – не проехать. Дали бы план: дюжину в месяц, дави – не хочу. Штрудель спросил осторожно: – Про план… Это вы шутите? Если пошутили, скажите, мы тоже посмеемся. Шофер со скрежетом воткнул передачу: – Посмеемся… С чего мне смеяться? Дает хозяйка полтугрика на день: автобус, курево, пожрать… – Это мы слышали, – сказал петух. – Глядел бы лучше на дорогу. Но его понесло – не остановить: – Богатый… Сытый… С петухом… Крюк из-за них делать. Пироженые бить… – Ну и лют же ты, дядя. Страшное дело! – Ты у нас хороший. С твоей деньгой и я добрым буду. – Какая у меня деньга? Все под зарплатой ходят. – Все ходят, да не всем выходит… И рванул по левой стороне. Дальше ехали молча. Водитель яростно скрежетал шестеренками, взревывал мотором, противни с пирожными жалобно дребезжали на выбоинах. – Жрут, и жрут, и жрут, – бормотал в сердцах. – Пироженые-мороженые – не поспеваешь подвозить… Ударил по тормозам, и Штрудель врубился лбом в стекло, петух тоже врубился. Шофер выхватил из рук тугрики, заорал ненавистно: – А ну, выметайся! Выметайся, кому сказано… И рванул обратно, громыхая противнями на неровной мостовой, исчез за углом, взвизгнув многострадальными шинами. – Страшное дело, – загрустил Штрудель, глядя вслед. – Страшное дело… Он не народ, нет, нет! Но кто же тогда? Кто?.. Петух добавил для уяснения: – "Великое благополучие для человека быть в таких обстоятельствах, что, когда страсти его вперяют в него мысли быть злым, он, однако, считает себе за полезнее не быть злым". Екатерина Великая. 5 А городской юродивый с раздутой головой двигался в приплясе по улицам, распространяя негодные запахи, – шнурки волочились по земле, словно развязались сами собой. Оповещал встречного: – В старину везде леса были… Взывал к поперечному: – Не будь сладким, не то проглотят… Пришел домой, запер дверь, занавесил окна, сочинял под копирку очередной подметный лист, чтобы подбрасывать на улицах-площадях к перерождению душ, опутанных пороком и гибельными страстями. И вот оно, его сочинение. "Есть у нас Главный. Всем Главным Главный. Высоко сидит‚ далеко глядит. Вызвал меня в кабинет, дверь велел затворить, шепчет с глаза на глаз: – Имеется у нас Кот. Всем котам Кот. Маленький Кот с большой буквы. Понял? – Понял‚ – говорю. – Чего тут не понять? А он: – Еду на месяц в отпуск. Кота тебе оставляю. Партийное задание: ежели чего случится, положишь билет на стол. Ясно? – Ясно. Пошел домой‚ разъясняю жене: – Готовься. Дом прибери. Завтра Кота привезут. Маленького Кота с большой буквы. А она: – Маленького я еще вытерплю. А насчет буквы – не обещаю. – Партийное‚ – говорю‚ – задание. Если чего не так, положишь билет на кухонный стол. Привозят наутро Кота. Хвост облезлый‚ бока плешивые‚ глаз в бельме, а взгляд у него такой‚ будто когтями к горлу тянется‚ к сонной твоей артерии. |