Онлайн книга «Последний властитель Крыма»
|
– Да, когда я вернулся с Лебяжьего – все вверх дном, сутки чего-то искали, а чего – не говорят. Помолчали. – Бывай. – Валька повернулась и пошла. Надя помедлила и сказала, подняв глаза на ефрейтора: – Василий… Вы не думайте, я не сомневаюсь, что поступить иначе вы не могли. Не терзайте себя… И, повернувшись, пошла за Матрицей. 31 градус по Цельсию – Иван, скажи, когда вам обратно лететь? – Зубаткин угощал командира ТУ-95. Стол был щедрым, и особенно заботливый хозяин потчевал гостя черной икрой – даже в этих первозданных местах она уже становилась редкостью. Подполковник нахмурился. – Да как без штурмана лететь? А придется, на базе все на ушах стоят, что Нефедова замели. Приказ ждем вот-вот. – Слушай, у меня к тебе просьба… Да ты ешь, ешь, не обижай! Раз место освободилось… Захватите меня? – Куда? – Да мне, понимаешь, в Благовещенск метнуться надо, сам знаешь – какие у нас доходы? – Рыбу, что ли, китайцам толкнуть? – Ну да, прикупил чуток у тунгусов… А я, Вася, тебе с прибыли магарыч выставлю! – Магарыч – это само собой… – И летчик выразительно замолчал. – Нет, нет, не сомневайся! Товар реализую, ну, сколько… Ну, тыщу тебе хватит? – Заметано, – ответил подполковник и мастерски опрокинул стопку. – Эх, хороша чертовка… – Ваня! – заметно повеселевший Зубаткин расслабился. – Скажи, Ваня, а правда, что все летуны делятся на пердунов, шептунов и свистунов (вертолетчиков, бомбардировщиков и истребителей)? Подполковник поднял на него враз захолодевшие, будто ледком, синим инеем подернувшиеся, закуржавевшие глаза и холодно, с расстановкой произнес: – Правда. Но рексов за людей не считает никто. Даже мабута, – добавил он погодя. Затем встал и вышел, не попрощавшись. 32 градуса по Цельсию – Свободен! – Следователь, грузный мужчина лет пятидесяти, отпустил конвойного. – Садись. – Он кивнул Нефедову на табурет. Лицо летчика было неузнаваемым из-за кровоподтеков, на левой брови запеклась корка, нос превратился в шишку, одежда порвана и изгваздана донельзя, похоже, летчиком мыли пол. – Да-а-а, – протянул следователь, – пресс-хата – это не сахар… Может, водички? – И он налил в стакан из графина и сам поднес стакан к губам летчика, руки того дрожали крупной дрожью. – Ай-ай-ай, – качал между тем следователь плешивой своей головой, – вот звери, звери, не люди… Нефедов смотрел в пол, не поднимал головы. – Ты вот что, сынок, – следователь перешел на доверительный говорок, – вот что… Открутиться тебе не получится, золотишко при свидетелях изъяли. За паровоза тебе тянуть смысла нет, сдай подельника своего – обломится тебе пятера, откинешься по половине… – Нет никакого подельника, – глухо ответил лейтенант, не поднимая головы. – Сынок, да тебя ж Зубаткин сдал, он тебе и рыжье подкинул, я тебе… ты понимай! Тайну следствия выдаю, тебя, молодого, жалея… Ну, подумай, ты ж не для тюрьмы рожден, ты ж не жиган, не блатной, не шерстяной, сломают тебя тут – как жить по том будешь? А мы уж тебя, коли нам поможешь, придурком в СИЗО оформим, ну баландеромли, библиотекарем, фотографом… Фотографировать умеешь? Ну вот! Вот же! Да ты срок свой на одной ноге простоишь, о чем тут думать! Следователь перевел дух. Нефедов не шевелился и не поднимал головы. – Сынок… – Следователь постарался придать голосу почти отеческую теплоту. – Да ты еще урок натуральных не видел, это пострашнее, чем суки с пресс-хаты, ты ведь ни на хату путем заехать не умеешь, ни поставить себя, ни жить по понятиям! Да ты хоть представляешь, что тебя в камере ждет? Нефедов поднял голову. Взгляд его был мертв. – Ладно, – без всякого выражения произнес он, – пиши, что тебе надо. Но запомни – я был один, подельников нет. И он опять опустил голову вниз. 33 градуса по Цельсию – Эй, Валька! Куды катисся? – Молоденький сержантик выскочил из воронка. – Матрица! Не узнаешь, што ли? Валька повернула голову. – Ну узнаю… Дальше что? – Валь, ты это… Не сердись, что мы тебя тогда в обезьяннике… Ну, это… Она стояла молча. – Слышь, Валь… Ты ж мне давно нравишься, может, отдохнем вечером? Она молчала. – Валь, да ты не того! Не это! – ободренный ее молчанием, заговорил мент. – Я, Валь, к тебе, может, по-серьезному… Ну, придешь в «Клопштосс»? А ты играть-то умеешь? – Я – нет! – Да ты, Валька, поди, любого научишь! – Легкая краска показалась на ее щеках. – В десять, – уронила она и, повернувшись, пошла. – Э-э-эх! Не баба – малина! – весело произнес сержант, усаживаясь в воронок. Водила хмыкнул. – Слышь, это… – сержант стал очень серьезен, – и сам запомни, и остальным скажи: кто плохое про нее вякнет, ответит мне. Усек? – Да мне-то что… Только всех молчать не заставишь, а ее, считай, мало ли кто барал… – Я сказал – ты услышал, – отрезал сержант, и водила повернул ключ зажигания. 34 градуса по Цельсию Клуб «Клопштосс» был не чета «Джеббу», здесь собиралась публика почище. За тремя бильярдными столами шла неторопливая игра, если кто и коксовал, то не матерился, музыка не гремела, еда была приличной, и пьяных спроваживали аккуратно, не пиная с крыльца. Валька с сержантом сидели в уголке, куда почти не доставал свет зеленых ламп. – Ты чё, Валька, вообще не пьешь? – Пивка. – Ну, а я – с прицепом. – И мент маханул стопку водки «Чайковский». Он как бы невзначай обнял девушку за плечи, и та как бы этого не заметила. – Слушай, – она говорила ровно и отстраненно, – хочу к тунгусам на ловитву (ловитва – добыча, промысел – устар.) за икрой сходить, составишь компанию? – Ну ты, Матрица, долго спала! Не сегодня завтра «Метеор» с Ленска придет с барышниками, все подчистую у косоглазых выгребут! – Ну, все – не все… – Да уж у этих не сорвется! Беспредельщики, ухорезы. Ну, скока мы тунгусам платим? Бутылка – кило, все законно, чин чинарем. А эти с ними сначала литки (литки – попойка при купле-продаже – устар. русск.) пьют, а уж потом торговлю начинают, да за бутылку шмурдяка по десять кил красной да по три черной и забирают! – Что ж, свою пулю рано или поздно каждый на Угрюм-реке повстречает, – также ровно ответила она. – Мало ли их было? Эти – пьяные, другие – трезвые… |