Онлайн книга «Последний властитель Крыма»
|
– Беда, бойе, – шепнула старуха посиневшими губами, – ай, беда, беда… Но шли, шли на нерест стеной, свиньей, иным неведомым боевым порядком лососи, и бились на перекатах, и взмывали над порогами и, отметав икру в тихих заводях верховий, лежали, еле трепыхаясь, обессиленно вздувая бока, безразличные ко всему, в купелях мелководий, и ледяная прозрачная и вкусная вода играла с их плавниками. То тут, то там блестели среди разноцветных камешков дна золотинки, порой и крупный самородок мутнел в наилке. – Беда, – обреченно повторила старуха. 36 градусов по Цельсию Салабон на тумбочке в комендантской роте старался не смыкать глаз. Но глаза упрямо слипались, и он их таращил на плакат, висевший напротив. «Обязанности часового» – значилось на плакате. «Часовой есть лицо неприкосновенное, – в девятитысячный раз читал боец, – неприкосновенность часового заключается…» Дверь скрипнула. Дневальный подхватился и хотел было привычно рыкнуть вполголоса: «Дежурный по роте – на выход!», но показавшийся в дверях Серебряков тихо прошипел: – Тссс… Дежурный спит? – Ну да… – Кто сегодня? – Лерман. – А комендант где? – Да в каптерке с какой-то марухой, не комендант, на фуй, а кизляр-ага (кизляр-ага – главный смотритель гарема – тюркск.)… – Ладно. И Серебряков пошел в дальний, «дедовский» угол казармы, где, не снимая сапог и штык-ножа, храпел дежурный. – Вова, дело есть, – тронул его за плечо ефрейтор. 37 градусов по Цельсию – Ты чё, Вася, с дуба рухнул?! – Лерман вытаращил глаза. – Да тебе же на дембель вот-вот! Они сидели в Ленинской комнате. Портреты министров обороны зло следили за ними со стен. – Так получилось. Решай – поможешь? – И ефрейтор в упор глянул на сержанта. – И-ех, – протянул он, – да хрен поверят мне, что ты и меня, и дневального охерачил… – Поверят. Куда им деваться. А для достоверности, не обижайся, Вовка, я тебе садану… Тот долго молчал. – Ладно, – сумрачно сказал он, – если бы не ты – хер бы я согласился… Через пять минут сигнализация оружейной комнаты была сорвана. Связанные дежурный и дневальный лежали внутри. – И запомни, шнурок, – внушительно проговорил ефрейтор, глядя в обезумевшие глаза салабона, – будут на киче тебя следаки подвешивать, это цветочки. Брякнешь чего лишнего – до дома не доедешь. Тот быстро закивал башкой – понял, понял, понял… Серебряков взял стоявший в углу пулемет Дегтярева и кивнул появившемуся на пороге Нефедову: – Там… Два диска с лентами. Да, эти. Возьми. Затем глянул в глаза Лерману и вышел вон. Огромный синяк наливался под левым глазом сержанта. Оружейку закрыли. Вонь, смрад и храп висели под потолком казармы. Внезапно кто-то из спящих застонал, сел в кровати и произнес, не открывая глаз: – Я кончил! После чего упал и захрапел опять. 38 градусов по Цельсию – Ну, какого надо? – недовольно буркнул майор Зубаткин, почуяв, как кто-то скребется в дверь каптерки. – А? – Товарищ майор, – услышал он, – с ментовки звонят, побег у них… Глухо выругавшись, майор поднялся с матраса и начал надевать штаны. Толстая, гладкая тетка, бухгалтер с приисков, приподнялась на локте: – Куда ты, котик? Я еще хочу! – Подождешь. Какая-то шняга… Лежи тут, если не вернусь, дневальный тебя проводит… – А он такой же ласковый? Но с майором так шутить было нельзя. Приступ мгновенного бешенства затмил ему мозги, рывком приподняв ее башку за крашеные патлы, он прошипел: – С…дуешь – удавлю. И шагнул в коридор, прикрыв дверь. Ствол «макарова» уперся ему в лоб. – Ну, Фердинанд, поехали в Сараево, – прошептал Нефедов. Майор открыл рот, чтобы шумнуть, но приклад Серебрякова сокрушил ему зубы. Затем его связали, и Нефедов повторил: – Пойдем. …Дождь, дождь со снегом крутил над Алмазом. Будто все демоны ночи, сорвавшись с цепей, выли над сопками и долиной, и подвывали им темные духи Муйских хребтов, и вторили тонким воем да тихим плачем неприкаянные души всех погибших, сгинувших без числа на звериных золотоносных тропах, в рудных откатах, на стремнинах рек, под завалами шахт в сырых туманах кабаков, в темных омутах похмелий. Серебристый красавец самолет, покрытый изморозью и слезами дождя, одиноко стоял на летном поле. – Лезь, – скомандовал Нефедов майору, и поднявшийся по лесенке чуть раньше ефрейтор втянул коменданта в кабину. Затем он спрыгнул на бетон. Лейтенант и Надя стояли молча. Глухо застонал в кабине майор. – Прощай, – протянул руку летчик и полез в кабину. Надя, поднявшись на цыпочки, поцеловала ефрейтора в мокрую щеку и сунула ему сверток за пазуху. Это была Библия. 39 градусов по Цельсию – Валька, ты? – Сержантик посветил фонариком, заслышав, как заскрипели мостки. – Ты, Матрица? В луче мельтешила шуга, и женская фигурка, всходившая по трапу на борт, вся облепленная снегом, залубеневшая, тихо ответила: – Я… – Ну ты, блин, даешь! Я заждался! – И мент вылез на сот. – У нас шухер – ваше! C-под конвоя один сбежал, прикинь? – И он попытался облапить Вальку. – Соляры взял достаточно? – ровно поинтересовалась она, не отталкивая его. – С запасом! – ухмыльнулся тот, и Валька сделала шаг вбок. За ней стоял Серебряков, мокрый до нитки в своем спецпошиве. – Ты чё, рекс? – удивился сержант. – Прыгай, – услышал он. – Куда?! – Хочешь – на берег, – спокойно ответил ефрейтор. Мент царапнул кобуру и почувствовал холод стали, прижатой к его шее. Матрица чуть надавила, и струйка крови побежала за воротник. – Прыгай, Толя, – просто сказала она. – Мне швартовы отдавать не надо… Заскулив, сержант обрушился с борта в Угрюм-реку, благо было неглубоко, и побрел к берегу по пояс в ледяной воде. – Готов? – спросила Валька. – Готов, – ответил Серебряков. – Тогда, Вася, вперед! – скомандовала Валька и полоснула лезвием по канату, удерживающему катер с кормы. |