Онлайн книга «Кто стрелял в президента»
|
«Подожди-ка, я поспрашаю. А то тебе опять платную утку присоветуют. Извините, — окликнула коляска ржавый запорожец, вместо задних колес которого были подставлены кирпичи. — Здесь поблизости утки бесплатные есть?» Запорожец задумался. «Не уверен, давно на приколе стою, но раньше вон за тем проспектом, в парке «Дубки», утки были». «Спасибо, — чинно поблагодарила коляска, и вдруг увидела кирпичи вместо колес под задним крылом запорожца. — Ой, тоже инвалид?» «Так уж получилось». «В аварию попали?» — не отставала коляска. «Воры скрутили». «Что я тебе говорила! — торжествующе напомнила коляска Любе. — Колеса на ходу снимают. Это мне еще повезло, что клофелин меня не берет. Зря сумка Ладкина драная мне его сыпала». «Что ты плетешь? — возмутилась Люба. — Кто тебе чего сыпал?» «Не насыпала, но хотела». «Откуда ты знаешь?» «Я как глянула на эту Ладу, так сразу поняла, что она промышляет». «Слушать не хочу такую чушь», — заткнула уши Люба. «А вот сейчас у запорожца спросим. Вам клофелин подсыпали?» «Не помню», — пожал плечами запорожец. «Значит, точно — подсыпали, раз ничего не помните», — удовлетворенно констатировала коляска. «Поехали уже в парк, а? — предложила Люба коляске. — Не могу больше терпеть». Они наугад проехали прямо через проспект. Потоки машин — кто возмущенно, кто сочувственно, тормозили при виде отчаянно передвигавшейся коляски. Из одного открытого окна Любе на колени вылетела металлическая монета в десять рублей. — Вы деньги потеряли! — крикнула было Люба, но машина уже умчалась. «Какое — потерял! — вскричала коляска, когда бурный поток проспекта был преодолен и показался парк. — Это он тебе милостыньку бросил». Люба вспыхнула: «Ты что, серьезно?» «Шутки шучу!» Люба подержала монету в руках. «Какие все-таки люди в Москве добрые. Десять рублей незнакомой девушке бросил. Без всякой корысти отдал, просто потому, что хороший это был человек». «Хороший, — заворчала коляска. — Ага! Да депутат это от полюбовницы своей ехал. Грешил всю ночь. А потом десять рублей бросил, вот и совесть чиста: вроде он уж не изменщик, а голубь сизокрылый!» «Почему ты во всем видишь только плохое?» — возмутилась Люба. «Кто-то из нас двоих должен худое видеть? Ты у нас кругом только хорошее замечаешь. А мне что остается? Ой, гляди-ка, уточки плавают». «Правда! Ути-ути, ути-ути». «Чего вам? — откликнулась из пакета утка. — Приспичило?» «Посмотри, какие утята в пруду забавные, — ойкнула Люба утке. — Малюсенькие, как детские пинеточки». «Чего мне на них глядеть? А то я утенком не была», — равнодушно пробормотала из пакета утка. «Неужели тебе не обидно, что твоя жизнь так сложилась?» — виновато спросила Люба. «У каждой утки — своя судьба», — как давно решенное, спокойно ответила утка. «Верно, — согласилась Люба и энергично воскликнула: —А моя судьба — петь! Поехали!» «Ох-ти, мне, — закряхтела коляска. — Хоть бы передохнуть дала». — Девушка, товарищ москвичка, где здесь туалет? — окликнула Люба молодую женщину с метлой. — В «Макдональдсе», — польщено ответила дворничиха, которая только месяц назад приехала в столицу из города Ош. «А утки бесплатные где?» — спросила коляска метлу. «В пруду, — ответила метла. — Плавают». «А-а», — разочарованно протянула коляска. — Здесь рядом «Макдональдс»? — воскликнула Люба. — Совсем близко, — махнула метлой женщина, — через две мусорницы. «Колясочка, Коля точно нас там ждет!» «И почто только я в эту авантюру вмешалась, — запричитала коляска. — Сидела бы сейчас дома, в тепле, в сухости». «Тебе холодно, что ли? — возмутилась Люба. — Поехали давай». В ресторане быстрого питания, который действительно оказался совсем рядом, на горластом проспекте, было прохладно. И жидкое мыло пахло сиренью, и электрополотенце, как и в Ярославле, само высушило Любины руки. Все было, как и в прошлый вечер! Люба выехала из туалета в зал и зажмурилась: «Колясочка, сейчас я открою глаза, а за столиком у окна сидит Коля». Коляска замерла. Люба глубоко вздохнула, открыла глаза и повернула голову к столику возле окна-витрины. За столиком сидела элегантная дама в возрасте очень-очень золотой осени. Брови ее были тщательно выщипаны, а на их месте, но с большим взлетом вверх, к классической прическе, находились другие, искусно, хотя и явно подрагивающей рукой, нарисованные коричневым карандашом и блестящими тенями. Шею и руки дамы, как ветвь барбариса, густо унизывали камни цвета хурмы и сливы. Дама деликатно ела слоеный пирожок с искусственной вишней. — Здесь не занято? — спросила Люба. — Пожалуйста, присаживайтесь, — ответила дама. — Вы подержите мне, пожалуйста, место, я за едой съезжу. — Подержу, — заверила дама, и улыбка мягкой светотенью пробежала по ее лицу. — У вас такие необыкновенные украшения, — похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. — Просто как не знаю что. Как современная бразильская бахиана Лобеса! Дама с неподдельным удивление посмотрела на Любу. — Вы любите музыку? — спросила она. — Кто ж ее не любит? — ответила Люба. — Вы тоже, небось, любите? — Конечно, я ведь певица, — просто сказала дама. — Правда, сейчас на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельность в частном порядке: обучаю вокалу. Люба поперхнулась картофелиной: — Вы — певица?! Я сразу почему-то так и подумала! Вот только глянула и сразу думаю: точно — певица! Такие тени! Такие украшения! Какая вы необыкновенная! — Извините, как вас зовут? — с удовольствием улыбаясь, спросила дама. — Любовь Зефирова. А вас? — Чудесное имя — Любовь. А меня — Сталиной Ильясовной. «Сталина, — повторила коляска. — Вот это я, понимаю, имя. Ста-ли-на! Не пластмасса какая-нибудь, не алюминий». — Чем вы занимаетесь, Любочка? — с тактичной заинтересованностью спросила Сталина Ильясовна. — Пою. — Да что вы? И где же? — Пока дома пела. — У вас дома есть студия? — Нет, я на кухне чаще всего пою, и изредка в зале. — В зале? — произнесла Сталина Ильясовна. — Честно говоря, в зале я редко пою, потому что мама там телевизор смотрит. |