Онлайн книга «Кто стрелял в президента»
|
Люба и коляска пели и плясали акробатические танцы почти до вечера. Когда жара стала грузной и потной, Люба перевела дух. «Помру сейчас, — предупредила коляска. — Нашла девочку! Я ведь уже зрелого возраста». «Ладно, хватит для первого раза», — согласилась Люба. Они встали в тени кленов и пересчитали деньги, часть которых рюкзак все норовил прикарманить. «Вытряхивай его, Любушка, — требовала коляска. И шумела рюкзаку: — А ты не жульничай». Денег оказалось четыреста семнадцать рублей! «Не может быть, — шепотом засомневалась коляска. И испуганно огляделась. — Любушка, пересчитай еще разок. Может, сорок рублей семнадцать копеек, ты имела в виду?» «Что я, считать не умею? — отмахнулась Люба. — Если и ошиблась, то на рубль-два». «Это что же, мы за пол дня… четыреста семнадцать?» «Это ж Москва, — авторитетно заявила Люба. И самодовольно добавила: — На пару уроков вокала уже заработали». «А питаться на что? — напомнила коляска. — Тебе питаться надо полноценно». «Ой, у нас же лаваш есть, — вспомнила Люба, — и еще помидор. — И пятьсот рублей из дома». «А теперь куда?» — задумчиво спросила коляска. «Назад, где нас Коля будет искать». «Куда назад-то? Сил уж моих нет». «К ларьку с хлебом на той стороне проспекта, — обозначила маршрут Люба. — Возле ступенек под землю, куда Лада ушла». Во время штурма проспекта, Любе, несмотря на ее протесты, бросили на колени еще пять рублей. «Я тебе говорила? — выкрикивала Люба коляске, — в Москве все стремятся помочь инвалидам». «Лучший город-инвалид на земле, — согласилась коляска. — Ты, кстати, обратила внимание на коляски на электричестве?» «Нет. Где ты такие видела?» — заинтересовалась Люба. «Здрасьте! А троллейбус-то?» «Ну, так это троллейбус и есть», — разочарованно сказала Люба. «Какая разница, как коляску назвать? Троллейбус или там джип. Назначение у нас всех одно: везти граждан, которых ноги не держат». Люба поравнялась с тонаром. «Надо же, — успела пробормотать коляска, — колеса в порядке, а он стоит в тепле, пряниками торгует. Умеют пристроиться». Так вот, едва Люба подкатила на запах хлеба, из окошка высунулся улыбающийся лаваш… тьфу, продавец. — Где долго была, красавица? Мамка тебя, наверное, обыскалась уже. — Обыскалась, — вздохнула Люба. — Ругать будет, — покачал головой торговец. — Сучка, скажет, где шлялась? — Что вы, — Люба засмеялась. — Она так никогда не скажет. Она вообще таких слов при мне не говорит. — А при мне говорила. — Да? — сочувственно потрясла головой Люба. Утром подошла к тонару: сучка, говорит, дура, девка пропащая! — Я записку маме оставила. Рано, когда она еще спала, — прервала Люба торговца, смущаясь бранных слов, — написала, что поехала в Москву петь. — Ну ладно, — успокоился продавец. И подмигнул. — Кусты нашла? — Не нашла. Бестолку это, в таком огромном городе кусты искать. — Верно, красавица, — обрадовался продавец. — Держи еще лаваш. А завтра приходи сюда, в тонар. — Спасибо, может и приду, — пообещала Люба. — Иди скорее, автобус ваш уже стоит за переходом. — Какой наш автобус? — не поняла Люба. — На котором всех ваших инвалидов домой спать везут. Ты на улице спать будешь? Люба развернула коляску к переходу и недоуменно повела глазами. — Действительно автобус. На асфальтовой площадке, усеянной объедками дневной торговли, стоял небольшой автобус с откинутой вниз задней площадкой. «Любушка, это не катафалк, случаем?» «Какой катафалк? Слышала, что сказали: автобус специально для людей с ограниченными возможностями. Курсирует по всему городу и возит колясочников, кому куда надо. Это ж, Москва!» «А я что говорила? — горделиво напомнила коляска. — В Москве все для инвалида, все — во имя инвалида». Они подъехали к задней, опущенной площадке. Молодой парень, подозрительного как беляш уличной торговки вида, споро закатывал внутрь коляску с женщиной-инвалидом. — Новенькая что ли? — посмотрел он на Любу. — Ага, — сказала Люба. — Первый день сегодня. — Давай скорей загружайся. Уезжаем. Внутренность автобуса напоминала брюхо акулы, хватавшей все без разбору: костыли, коляски детские и инвалидные. Сидели безрукие «забытые всеми ветераны региональных конфликтов», мамаши-молдаванки с белокурыми младенцам — кривыми, косоглазыми, «срочно требуется дорогая операция», безногие «воины-афганцы» с гитарами, глухонемые девочки-подростки, мычащие девушки с ДЦП, веселый цыганенок со сросшимися пальцами на руках. Люба оторопела. «Какие-то инвалиды странные», — тихонько поделилась она с коляской. «Простые россияне!» — с пафосом воскликнула коляска. «Все какие-то непонятные. Тоскливые, что ли? И разномастные уж очень. Такое чувство, колясочка, будто собрались к святым мощам ехать, прикладываться, чтоб исцелиться. Глухонемые девушки, например, зачем им в этом автобусе ехать? Они же не на колясках, сами могут по городу передвигаться. Тебе не кажется?» «Может автобус бесплатный, вот люди и пользуются?» — предположила коляска. «Может быть, может и не быть. Лица у всех, кроме цыганенка, потухшие. Мне в этой компании ехать как-то странно. Посмотри, у той женщины какой опустившийся вид, прямо бомжиха». «Ишь ты, дворянка столбовая! Правильно! Автобус-то от собеса. А в собес кто обращается? Тот, кому уж больше некуда обратиться. Куда бомжихе этой идти, в Кремль что ли? Автобус — не джип, конечно, зато до ночлега довезет». «Верно, — воспрянула Люба. — Надо же, как Москва радушно встречает гостей: только приехали, и — добро пожаловать в гостиницу. А может в общежитие. Располагайтесь, дорогие инвалиды, устраивайтесь и живите на здоровье». Минут через двадцать автобус въехал во двор люмпен-пятиэтажек. — Выгружайся, — скомандовал Любе все тот же подозрительного вида парень, похожий на немытый чернослив. Глухонемые и колченогие в сопровождении дородной цыганки с обесцвеченными волосами привычно затащили колясочников на третий или четвертый этаж хрущевки. Девушки и женщины вошли в квартиру возле лестницы, мужчины — в соседнюю, угловую. В квартире пахло бытовым преступлением: казалось, несколько собутыльников пьянствовали здесь не один день, и встреча окончилась насильственной смертью. Стояла такая затхлая вонь, что даже утка заворочалась в пакете: «Где это мы?» |