Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
Ему отвечает гогот и улюлюканье. – Особенно птицеводство! – За удачу Оскара! Ему больше не нужно искать работу. Ни десятником, ни дворником, ни сторожем. У него теперь есть законное место под солнцем. Он – штатный работник комбината. Он – художник! И никакая милиция ему не страшна! Гип-гип-ура! Все кричат “ура” и чокаются. – В первый раз в жизни я зарабатываю на хлеб карандашом и кистью… – с растерянной улыбкой говорит Оскар. Входная дверь хлопает, на пороге кухни возникают двое милиционеров. – Граждане, прошу предъявить документы… В ГУМе Пьер стоит в очереди за ушанками. Наконец он оказывается у прилавка. Толстая продавщица громко спрашивает: – Размер? – Я не знаю… – Что за народ, своего размера не знает… На шее у нее болтается сантиметр. Она измеряет голову Пьеру: – Пятьдесят восемь!.. Пятьдесят восьмого нету, есть шестидесятый… Она протягивает ему серую суконную шапку с темным коричневым мехом, поворачивает к нему зеркало на прилавке. Пьер надевает шапку, она съезжает ему на глаза. Из очереди дают советы. – Дак она сядет, под снег, под дождь попал – и все, она села… – Велика… – бормочет Пьер. – Нету меньше, говорю же! Пятьдесят седьмого четыре штуки осталось… – Давайте… Она забирает шапку и достает с полки другую. Пьер меряет, ушанка с трудом налезает на голову. – Давай скорей! – кричат из очереди. – Мужик, ты чо, заснул? – Бери, чего дают, – сварливо советует продавщица. – И этой не будет… Взгляд его в зеркале полон отчаяния. – Давайте большую… Пьер выходит из ГУМА на улицу 25 Октября. Большая серая шапка с поднятыми ушами съезжает ему на брови. Он поправляет ее и настороженно оглядывается по сторонам. Метет снег. Вокруг течет озабоченная толпа. Никто не обращает на него внимания. Он вздыхает и направляется к метро. В общежитии в прихожей Пьер придирчиво разглядывает себя в новой шапке в зеркале над умывальником – то поднимет уши, то опустит. Дверь из коридора распахивается, появляется Микола, весь в снегу. – Здорово… С обновой? Он отпирает свою комнату, косясь на Пьера. Тот, застеснявшись, снимает ушанку. – Так она тебе маленько велика… Дай напялить! Он стаскивает свою, надевает шапку Пьера и становится к зеркалу. Новая шапка отлично сидит на его большой голове. – А ну, пытай мою! Кожаная… Потная ушанка Миколы потерта, но пошита из кожи и крыта темной овчиной. Преодолевая брезгливость, Пьер натягивает ее, она ему приходится как раз. – Шик! Махнем не глядя?! – Не понимаю… – Поменялись? Моя тебе идет потрясно! Давай пять… Они обмениваются рукопожатием. – Будь другом, займи двадцатку до стипендии… Успенский и Пьер заходят на двор автобазы. МАЗ с прицепом въезжает в ворота. Здесь и там стоят грузовики. – Он мужик злой, учти, – рассказывает фотограф. – Ненавидит весь мир. Отец его терпеть не может… Устюгова где искать? Чумазый слесарь, которого он остановил, машет рукой в глубину двора: – На яме вроде был… Успенский заглядывает под полуторку, стоящую на яме: – Дядь Вань, здрасте, это мы… Из-под грузовика показывается мужик с разводным ключом, окидывает их недоверчивым взглядом: – Не выходит… – Вы сказали – в час. У вас обед будет? – Мало чо сказал. Вон энту сунули… – Да ладно, мы подождем… Они курят возле диспетчерской. – У него вся семья погибла в ссылке – дети, старики. Их раскулачили и сослали куда-то на Енисей. Он один выжил. Его посадили. Из лагеря – на фронт, в штрафную роту. Попал в плен, вернулся. И опять в лагерь… – За что? – спрашивает Пьер. – Сказал же, вопрос риторический… Из тех, кто прошел плен, много народу получали десятку за измену родине… – Ты говоришь, он злой? – Алик, кореш мой, тот самый, что издает “Грамотей”, хотел сделать интервью для нашей газеты. На втором вопросе Утюг его обматерил и пытался дать в морду. Так что – будь осторожен… В уголке диспетчерской у окна пристроились на скамейке Успенский, Пьер и Устюгов – широкоплечий мужик с редкими стальными зубами, с большими руками и черными плоскими ногтями. Перед ним на белой тряпице черный хлеб, вареная картошка, крутое яйцо, нарезанная луковица. Он неторопливо, с усилием жует, запивая обед бутылкой “Жигулевского”. – …Аполоныч? – Алексей Аполлонович Татищев, бывший офицер. – Граф, что ли? – Он вообще-то из дворян, но никакой не граф. – Энто кликуха лагерная… Какой из себе-то? Пьер лезет за бумажником, достает пожелтевшую черно-белую фотографию. На ялтинском пляже мужчина в длинных плавках держит на руках девушку в полосатом купальнике. – Это тридцать первый год, он тут еще молодой… Устюгов, едва глянув на фото, отворачивается и молча жует. Наконец роняет: – Он и есть, гад… Самый граф. Пьер растерянно смотрит на Успенского. Тот, помедлив, осторожно спрашивает: – Почему “гад”? – Они в побег ушли. Его крестьянская физиономия с рязанским курносым носом и оттопыренными ушами не выражает ничего, кроме крайней усталости и равнодушия, кажется, он сейчас заснет. – Они ушли, а мы-то осталися. Хлебать по полной… Псарня озверела… – Псарня? – Конвой… Только пайку прибавили. Сорок второй год, война кругом, мы теперя не враги, а надёжа родины. А тута серпом – тринадцать зэков к зеленому прокурору ушли… Он замолкает, жует, уставясь в пол. Успенский не выдерживает: – И чего? Устюгов поднимает колючий ненавидящий взгляд: – Режимом душить стали, падлы… Три дня не кормили, а после пайку еще убавили – трехсотка, совсем сосаловка… – И Татищев участвовал в побеге? – спрашивает Пьер. – Дак он у их был главный считала, Граф… Этот твой насчет математики как? – У него военное образование, артиллерийское. Конечно, с математикой. – Они подкоп копали с седьмого барака. Долго копали, месяц, полтора. Вроде Граф им все обсчитал – куды копать и сколько. И все точно – они за зону вышли, студебекер с поселка угнали и – привет куму… |