Онлайн книга «Дуэль на троих»
|
Из записок полковника Пикара …Все было ясно. Странно, что генералы решили о чем-то еще посудачить… Когда мы уже расходились, в приемной императора ко мне подбежал Басьен. По его лицу я еще издали понял, с какой вестью он спешит. – Когда вы его потеряли? – лишь уточнил я вполголоса. – Сегодня, с той самой минуты, как вы велели приготовить ему камеру, – растерянно пролепетал мой подручный. – Как сквозь землю провалился! Ах, старый лис! Я недооценил его скифского чутья!.. – Найти до вечера! – приказал я Басьену, хоть у меня не теплилось ни искорки надежды. А вот Басьен весьма уверенно ответил: «Слушаюсь!» * * * Одевшиеся в золото березки во дворе монастыря словно посмеивались надо мной: вот, мол, оно наше, а где твое золото? Когда я ступил на монастырский двор, аббатиса самолично прокапывала от крылечка водосточную канаву. Я подошел – она и головы не повернула, продолжая свои огородные хлопоты. Наблюдая за ее спокойными и верными движениями, я постоял немного рядом. Но вот она решила отдохнуть, сдвинула свой серый капюшон со лба, и я заговорил: – Как ярка осень в России! – окинул я окрестность взглядом живописца. – Это всегда так всё вспыхивает вдруг? Аббатиса опять принялась ковырять лопатой. Верно, почитала празднословие смертным грехом. А может быть, подзабыла французский?.. Нет, едва ли, судя по досье, у нее вполне приличное образование. – Мой лекарь тоже рекомендовал движение на свежем воздухе. Да все недосуг. Много работы. – Я не оставлял попыток вызвать женщину на разговор. Она начала сгребать разноцветную палую листву в корзину. – Мадам, я что-то давно не вижу вашу юную послушницу… Аббатиса распрямилась и, обеими руками опершись на черенок лопатки, прямо посмотрела мне в глаза. – Я – тоже. Как вы ее с собой увезли, так и всё… – Так и всё… – повторил я задумчиво. – Я, признаться, соскучился. Да и с вами, глубокоуважаемая матрона, жалко расставаться. Тут тетка совсем насторожилась. – Расставаться?!.. – Да, почтеннейшая. Скоро мы вас покинем. Кстати, – подпустил я игривую нотку в наш печальный разговор, – мы таки усвоили иные русские традиции. Император сказал, что уходя, он здесь подожжет и взорвет всё к чертовой бабушке! Так что под главные дворцы и башни уже закладывают порох. Монахиня, взявшись рукою под сердцем, от испуга перешла на русский: – Батюшки!.. – Да! – спохватился я, потому что чуть не забыл сообщить еще кое-что интересное. – Послезавтра на рассвете будет расстрелян главный изменник и шпион – Иван Беклемишев. Из-за которого провалился весь русский поход нашей армии. Расстрел Беклемишева и послужит сигналом к взрыву башен Кремля. – Господи!.. – снова ахнула аббатиса. – Последнее время он называл себя русским, – теперь я трепался в свое удовольствие. – Так что помолитесь за него своему русскому Богу. Как там этого Бога зовут? – Иисус Христос… Я невольно изумился: – Серьезно?! Нет, в самом деле?.. Забавно. Не ожидал… – А вы думали, кто? – мрачно поинтересовалась монахиня. – Да признаться, думал, кто-то более воинственный. Вдруг в ясном осеннем воздухе где-то совсем рядом тоскливо разлилась гармоника, от которой у меня озноб побежал по спине… Я тут же вышел за ворота, пытаясь поскорей определить – в какой же стороне играют?.. Но ленивый перелив куда-то закатился и затих. Я, все еще невольно озираясь по всем сторонам, пошел в свое присутствие. Вечером, агент Басьена доложил, что аббатиса сразу после моего ухода долго шепталась со старушкой-странницей, пригретой в обители неделю назад. И что, едва стемнело, странница взяла свой посох и растворилась в осеннем пространстве. Ну вот, хоть одна новость добрая!.. Из журнала Таисии (в послушании Анны) Трубецкой-Ковровой …Александр Никитич (командир партизансого отряда, штабс-капитан А.Н. Сеславин. – Примечание издателя) отправил странницу прямо в Тарутино – в ставку. Ее сопровождал отряд Андрея и, конечно же, с ними вызвалась идти и я. Доехали мы быстро – уже к вечеру были в Тарутино. Это огромное село было до того забито нашими войсками, что обок дорог не осталось травы, а по иным дорожкам меж заборами пройти-проехать было вовсе затруднительно… А говорили, что подкрепления еще прибывают. А в самой штабной избе с толстенными стенными бревнами было совсем тихо. Доехали-то быстро, а вот здесь и засели… Адъютант усадил нас сначала в холодных сенях, оборудованных как приемная, после – в первой теплой комнате, и денщик даже заварил нам британский чай. Андрейка, выпивши три кружки чаю, уже нетерпеливо постукивал ножнами об пол, и то скидывал, то снова надевал свой тонкий армячок, вышитый его женою под гусарский ментик, в котором он хотел предстать перед фельдмаршалом Кутузовым. Секлетея-странница тоже уже чай не пила, а только грела руки о металлическую кружку да потихоньку таскала из вазочки сахар, складывая в свой мешочек. За столом у следующей двери, весь при многих орденах, уходящих вниз, на живот и вверх, под кисти эполетов, разбирал бумаги адъютант фельдмаршала. А я ходила перед ним по горнице и, наверно, в пятый раз объясняла свое дело: – Вы не понимаете! Мне нужна группа – и я отведу эти взрывы. Уж если я подорвала арсенал, то фитили потушить как-то смогу… – К сожалению, Таисия Васильевна, – отвечал с деловитой печалью майор, – без высшей инстанции решить ничего не могу. – Ну так доложите Кутузову. Он же здесь! – Подойдя, я потянула адъютанта за руку, принуждая встать. – Ну же! Пойдемте к нему! – Таисия Васильевна, так невозможно… Но я уже вовсю толкала его в спину во внутренние комнаты… Перед третьими дверями орденоносец уперся окончательно и, развернувшись ко мне лицом, ухватил под локти, зашептал горячим шепотом: – Таисия Васильевна, я не могу! У него… – Да что такое? – Я тоже невольно перешла на шепот. – Мы целый час уже сидим, – ткнула пальцем в часы с маятником. – У него ж нет никого, никто не заходил!.. Адъютант покосился в сторону Андрея, снова надевшего гусарский армячок, и странницы-старушки. Те демонстративно отвернулись, и тогда орденоносный майор прошептал мне в самое ухо: – Я не могу. Он спит. Приказано не будить… Прошел еще час. Из сеней выглядывали лица новых посетителей. Мы все тоже потихоньку стали засыпать, но вот скрипнула дверь, и мы встрепенулись в надежде. |